Валерий Латынин - Возвращение из небытия (сборник)

Первое слово на траурном митинге было предоставлено главному милиционеру республики. Я стоял рядом и мысленно предвосхищал эту речь, почти наверняка зная, что он скажет собравшимся на кладбище родным и друзьям погибшего. И милицейский чиновник не обманул моих ожиданий.

– Дорогие родные и близкие покойного, – начал министр с нейтральной традиционной фразы, – нелепая случайность вырвала из наших рядов замечательного человека, депутата Карабулакского поселкового Совета…

Дальше шла закамуфлированная под слова соболезнования политика сокрытия истинных мотивов преступления. Ни слова об атаманском поприще, о московских мытарствах Подколзина по кабинетам депутатов и чиновников исполнительной власти, призванных защищать интересы народа. Ни слова о тех проблемах, о которых криком кричал во всех инстанциях Александр Ильич, и за что его заставили замолчать навсегда.

– Я обещаю, – продолжал фарисествовать министр, – что преступник будет найден и наказан по всей строгости закона. Спи спокойно, дорогой товарищ. Пусть щедрая земля Чечено-Ингушетии будет тебе пухом.

Дальше предстояло говорить мне, и нужно было, не нагнетая страсти, как просило руководство республики, дать понять истерзанным горем родственникам и соратникам погибшего, что мы – правление Союза казаков – видим проблему во всем трагедийном объеме и постараемся, насколько хватит наших сил и возможностей, помочь им. Я не обдумывал речи заранее. Ориентировался по обстановке. И только у Господа мысленно просил нужных слов…

– Дорогие братья и сестры! – исторгло перехваченное спазмом горло. – Сегодня на Сунженской земле, облагороженной и возделанной трудом многих поколений ваших предков, непоправимое горе – бандитской рукой убит один из лучших сыновей и защитников Сунжи…

«Господи, как беден язык, как не хватает простых, неформальных слов, чтобы выразить все скопившиеся в душе чувства. Утешить, поддержать, обнадежить людей».

– Александра Ильича Подколзина знали и уважали не только в Чечено-Ингушетии. На Дону, Кубани, Ставрополье, Тереке, в Москве – везде, куда приводили его проблемы и беды родной земли. Он не боялся стучаться в сановные двери, не боялся угроз бандитского отребья. Боялся только одного: что не будут услышаны и восприняты ваши просьбы и чаяния… И даже фактом своей гибели продолжает взывать об этом… Тебя услышали, дорогой Александр Ильич. Сегодня по всем храмам на казачьих землях и в Москве проходят панихиды по тебе. На днях соберется на экстренное заседание совместно с представителями законодательной и исполнительной власти страны Большой совет атаманов Союза казаков. Мы будем обсуждать проблемы, поднятые тобой, и принимать меры к их решению. Недавно изготовлена партия крестов «За возрождение казачества». Первым, еще до трагедии, центральное правление наградило тебя. Мы не успели вручить. Мне поручено выполнить эту миссию посмертно… – прикалываю на лацкан пиджака белый крест на трехцветной ленте российского флага с изображением в центре знака Георгия-Победоносца, поражающего копьем змея. Крещусь на погребальную иконку в сведенных на груди руках покойного. Целую его в холодный широкий лоб. – Прости, брат, что не уберегли. Да упокоит Господь тебя в царствии своем. Моли Бога о нас, помогай с небесными ратниками отстаивать праведников на земле. Зло будет наказано. Ибо не в силе Бог, но в правде!

Были и другие речи… Был дробный ружейный салют. Хмурое небо в низких клочковатых тучах, будто склоненных чьей-то невидимой рукой к изгороди кладбища, до самого зева свежевырытой могилы, разорвал надсадный и тоскливый гудок маневренного тепловоза. И полетели на крышку гроба, как отзвуки выстрелов, комья сырой сунженской глины, навсегда скрывая от заплаканных глаз жены, родственников, друзей и единомышленников могучего человека, который первым встал на пути всероссийской трагедии, названной впоследствии «Чеченской войной», и первым пал в неравном бою.

За воротами кладбища участников похорон поджидали автобусы и автомобили. Казаки деловито и заботливо рассаживали в них вначале стариков и женщин, а уж потом, подымив папиросками и затерев окурки подошвами сапог, забирались на подножки сами. Все-таки не вымерло еще по хуторам и станицам многовековое казачье рыцарство, не уподобилось столичному почти поголовному бесполому хамству, когда здоровые мужики и шустрые юнцы, распугивая всех и вся, рвутся к освободившимся местам в транспорте и бесцеремонно плюхаются на них перед носом обескураженных старушек или женщин, нагруженных неподъемными сумками. И тут же утомленно закрывают веки, будто всю ночь отстояли у мартена, или с отрешенным видом утыкаются в книжки с обнаженными силиконовыми прелестями на обложках…