Василий Новобранец - Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

Среди слушателей царило недоумение, а порой почти неприкрытое озлобление против партийно-политического руководства, в особенности против невежды Фурта, а потом и Гаврилова, организовавших и проводящих разгром преподавательских кадров Академии.

Вслед за первым туром арестов преподавателей последовал второй тур – арестов уже слушателей. Основной удар был направлен на ведущий второй курс. Он создавал общий протестующий тон. В результате «чистки» из 150 слушателей ко дню выпуска осталось всего 42 человека. Остальных или просто выгнали из Академии, или направили в концлагеря.

Наш второй курс каким-то чудом погрома избежал. В этом нужно отдать должное Мише Шарохину, члену партбюро Академии, и секретарю курсовой парторганизации Сафонову. Они на партбюро категорически отвергали все обвинения и грозились не поддержать их среди слушателей.

Попал под этот удар и наш начальник группы полковник Вейкин. Однажды я встретил его в штатской одежде в Академии и был очень удивлен этим маскарадом. «Что, думаю, за таинственное переодевание?»

Спрашиваю его, в чем, мол, дело? Он говорит, что его уволили из Академии и он где-то устроился заведующим гаражом.

Вейкин был тогда беспартийным. Со слезами на глазах он рассказал мне свою историю и попросил как парторга побеседовать со слушателями и дать ему отзыв о его работе в Академии. Может быть, наша характеристика облегчит его судьбу.

– Ведь меня, – говорит он, – вот-вот арестуют.

Я хотел немедленно идти к Фурту и Шлемину просить за Вейкина, но он предупредил:

– К ним не ходите, ничего от них не добьетесь, а вот ваша коллективная справка больше даст. Но имейте в виду, что и вам эта коллективная характеристика может принести неприятности.

Я все же пообещал Вейкину сделать все, что смогу. Поговорил со старостой группы Мишей Шарохиным (ныне генерал-полковником). Он также очень болезненно воспринял судьбу Вейкина. Все мы уважали Вейкина как человека высокой культуры, скромного, вежливого и грамотного в военном отношении. Он обладал большим оперативно-стратегическим кругозором и хорошими методическими навыками в преподавании. Заниматься с ним было одно удовольствие. В свободной товарищеской обстановке мы глубоко изучали большие вопросы военного искусства.

И вот с этим человеком такое несчастье!

Мы с Шарохиным созвали буквально нелегальное собрание нашей группы. Обсудили не только судьбу Вейкина, но и некоторые действия руководства Академии. Решили написать положительную характеристику на Вейкина с требованием восстановления его в армии.

Собрание проходило на редкость активно и страстно. Все выступавшие были едины в своем мнении. Блестящую характеристику полковнику Вейкину подписали все двадцать человек слушателей – коммунистов.

Когда я передавал документ, подписанный двадцатью членами партии, Вейкин, очень тронутый, сказал:

– Теперь мне не важно, что обо мне думают всесильные мира сего. Мне важно, что думает обо мне народ.

Не знаю, какую роль в его судьбе сыграла наша характеристика, но уже после войны я узнал, что Вейкин, во-первых, жив и здоров и, во-вторых, имеет звание генерала. Как уже говорилось выше, и в этом вопросе большую роль сыграл Миша Шарохин, бывший член партийной комиссии Академии. Он всячески старался отклонить необоснованные обвинения и многих товарищей спас, в том числе Маландина и Курасова, намеченных было к изгнанию из армии.

Мы ожидали, что наше нелегальное собрание раскроется и нас с соответствующей проработкой вышвырнут из Академии. Но все обошлось благополучно. Никто из нашей группы не проболтался, и, следовательно, не было среди нас тех, кого народ очень метко назвал «стукачами».

Также без всяких конкретных обвинений был изгнан из Академии и уволен из армии полковник Баграмян И.Х. (ныне маршал). Случай показательный, и о нем следует рассказать особо.

Однажды в Москве, когда я уже работал в Разведупре Генштаба, встретил на улице полковника Баграмяна. Я знал его еще по Академии им. Фрунзе. Мы были однокашниками по выпуску, и между нами были приятельские отношения. Увидев его, стал приветствовать:

– A-а, Иван Христофорович! Здорово! Ну как живешь? Где работаешь?

Однако улыбка Баграмяна была очень кислая. Пожимая мне руку, он со вздохом покачал головой:

– Плохо, брат. Выгнали меня из Академии и демобилизовали из армии.

Меня будто кто обухом по голове хватил. Стою, молчу и смотрю на товарища, с которым учился в двух Академиях. Знал, как себя, как самого способного среди всех слушателей. Он еще в 1931–1934 годах прекрасно разбирался в оперативно-стратегических вопросах, имел хорошее общее образование. Частенько мы бегали к нему за помощью при решении какой-либо сложной задачи. И он никогда не отказывал товарищам. Когда в преподавательских кадрах Академии Генштаба по вине Сталина образовался большой провал, Баграмяна как лучшего слушателя оставили при Академии преподавателем.