А глядя, как ловко эстонский садовник подрезает все выбившиеся из строя веточки зелёной изгороди, отец вспомнил и то, как однажды, возвращаясь с покоса, дядька Гриша, блестящим остриём косы скользнул по стеблю богатыря-репейника и он, словно человек, ужаленный змеёй, осунулся и обмяк. И тогда они, дети, нафантазировав, что если погибнет лопух по прозвищу дядько Павло, то и с законным обладателем имени обязательно случится несчастье, соорудили подпорку, заботливо, словно раненого товарища, перевязали стебель репейника, а затем ежедневно приходили к нему с ведром воды. Неизвестно: забота или то, что репей является очень живучим растением, но оба дядьки Павла после этого происшествия раздобрели ещё больше. А мальчишки всё равно всячески мстили дядьке Грише: закидывали в воду сапоги, пока тот купался, открывали загон для скота, обстреливали из рогатки сторожевого пса, и он всю ночь не давал спать своему хозяину, однажды даже поставили капкан, к счастью, дядька Гриша в него не угодил. Но после этого решил пойти на мировую с мальчишками, сказал, что если бы знал, что это не простой лопух, а свой, то есть наш, местный, то, конечно, в жизни не покусился бы на его жизнь. И в качестве контрибуции передал кулёк с леденцами, на этом в войне была поставлена точка.
Вспоминая всё это, отец загрустил ещё больше и уже ничего с собой не мог поделать – тосковал по дому. Хотелось в свою родную деревеньку Плотниковы, что затерялась в верховьях Вятки.
Родовое гнездо – дом №6, построенный для Дмитрия Ильича Плотникова, и в котором родился мой отец, Плотников Евгений Петрович.
И ничего ему не нужно было, кроме отчей земли, лугов с высоким разнотравьем, полян, усыпанных мелкими цветочками ромашки, спутанных косм хмеля, колючих зарослей шиповника, сушёными ягодами которого так хорошо лакомиться зимой и согреваться горячим отваром из них.
На острове Саарема, конечно, тоже росли и яблони, и шиповник, и жимолость, и даже лопухи, но, как говорил отец, «недолюбленные они там какие-то».
Всё, о чём думал отец в тот период: только бы поскорее прогуляться по родным просторам, полюбоваться на коней, пасущихся на лугу, любовь к которым поселилась в сердце ещё в раннем детстве. В морозный февральский день, когда его, тогда четырёх или пятилетнего мальчика, закутанного в тяжёлый овечий тулуп, отец посадил на гибкую и сильную спину коня по прозвищу Буланко. Конь фыркал и бил копытом о снег, пар клубами вырывался из ноздрей и оседал инеем на ресницах, и он черноокий, жёлто-золотистый, с длинными пушисто-белыми ресницами был похож тогда на неизвестного сказочного зверя. На коне не было ни седла, ни уздечки, и чтобы не свалиться, приходилось держаться за гриву, в варежках это было не просто. Но ретивый конь, не обращая никакого внимания на юного всадника, пританцовывая, прогуливался по загону, тогда всадник наклонился вперёд, лёг и крепко обнял коня за могучую шею, в этот миг два творения божьих навсегда породнились душами.
Это была взаимная любовь, лошади платили отцу ответной привязанностью, с полуслова слушались. Их спокойствие, сила, смелость и выносливость были примером для подражания. Рядом с лошадью он чувствовал, что становился добрее, сильнее, а значит, полноценнее.
Часто отец во время службы в армии видел в снах своих любимых скакунов, дикую яблоню у дома, коров с глазами брахманов, поля, засеянные горохом, рожью среди колосьев, синели васильки. Луга пестрели одуванчиками и колокольчиками.
Он идёт по песчаной дороге, которая тянется от родного дома жёлтой лентой до фермы, а внизу блестит гладь воды – это река Вятка, словно любимая девушка игриво подмигивает, манит. И вот он уже наклонился к реке, зачерпнуть воды и умыться, как дневальный начинает во всё солдатское горло орать: «Подъём!»
Евгений Петрович Плотников в армии (во втором ряду второй справа), первый год службы
Чтобы служба не казалась такой тоскливой, отец решил продолжать летопись своего Рода. Продолжал вспоминать и записывать в тетрадь всё, что рассказывали ему отец, дед.
В 1928 году верховские крестьяне в лесу у деревни Мишкинцы, на берегу речки Сосновка общими усилиями построили кирпичную мастерскую. Производство – нехитрое. Очищенную от посторонних примесей глину с добавлением песка набивали в деревянные ящики-формы. Потом из форм подсохшие заготовки вынимали, раскладывали в большой печи и обжигали. После обжига красного цвета кирпич получался крепким. Его вывозили на лошадях в Кирс и продавали.
Читать дальше