Роман Добрый - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

— Ну-с, одновременно с этим отдайте приказание, чтобы дверь черного хода, кухни, была не заперта. Поняли?

— Понял.

— Когда я войду к вам в кабинет и начну с вами беседовать, вы ничему, абсолютно ничему не должны удивляться, чтобы я ни говорил и ни приказывал вам. Вы должны беспрекословно подчиняться мне. Вы согласны?

— По… пожалуйста! — пробормотал З.

— Но в случае, если бы я вдруг сошел с ума и, выхватив револьвер, бросился бы на вас, тогда… тогда я вас прошу оказать мне жестокое сопротивление. Нажимайте тогда кнопку звонка, зовите на помощь, а главное, первым делом — пускайте мне пулю.

— Стрелять?! В вас?! — попятился З., бледный как полотно.

— В меня, — невозмутимо ответил Путилин. — Или вы плохо стреляете? Вы боитесь промахнуться?

— Вы… вы, простите, кажется, смеетесь надо мною? — пролепетал З.

— Нисколько. Ну, а теперь прошу вас поторопиться домой.

Путилин наскоро шепнул несколько слов агенту X.

Они уехали.

Мы остались одни.

Я был поражен в этот вечер, как никогда.

— Скажи, Иван Дмитриевич, неужели из этой записки, ровно ничего не говорящей, ты ухитрился вывести хоть намек на свою кривую?

Путилин переодевался в сюртук (до этого он был в вице-мундире).

— Знаешь, что я тебе скажу, доктор?

— Что, Иван Дмитриевич?

— Никогда моя кривая не была так безумно смела, как эта. Ты понимаешь, что я подразумеваю под определением «безумно смела»?

— Кажется. Ты хочешь сказать, что личное вдохновение, нюх, смелость гипотезы преобладают в огромной степени над данными?

— Браво! На этот раз — ты прав. Данных здесь очень мало. Надо дерзать на верхнее чутье. Мне надоело ждать погоды, сидя у моря. Идем.

Был десятый час вечера.

Отвратительная погода, какая может быть только в Петербурге, несмотря на лето, разыгралась во всю. В темноте еле мерцали тусклым светом уличные фонари. Дождь лил, как из ведра. Порывы холодного ветра били прямо в лицо.

Мы шли, закутавшись в плащи, шлепая по лужам.

Улицы были пустынны. В то время уличная жизнь замирала куда раньше, чем теперь.

— Могу я спросить тебя, Иван Дмитриевич, куда влечет нас жалкий жребий? — шутливо, хотя мне было не до шуток, спросил я.

— Можешь, доктор. Мы направляемся к дому З.

— И добираться до него надо пешком?

— Да. Так будет незаметнее. Предоставим почтенному железнодорожному тузу подкатить к своему дому в карете.

— А далеко еще?

— Нет. Минут двадцать ходьбы.

Путилин замолчал, а потом вдруг задал мне неожиданный и довольно странный вопрос.

— Скажи, доктор, медицина признает такие факты — случаи, когда человек может увидеть самого себя не в зеркале, конечно, или в каком-либо ином отражении, а, так сказать, вполне реально? Ну, вот, например, я иду и вижу, что навстречу мне идет некто, который есть никто иной, как я сам?

Я с тревогой поглядел на моего славного друга. «Он, кажется, переутомился не на шутку», — подумал я.

— Да, Иван Дмитриевич, медицина знает такие казусы.

— И как она их объясняет?

— Галлюцинацией зрения, обусловливаемой мозговым заболеванием.

— Так. А вот в оккультных науках доказывается, что подобные явления есть не что иное, как раздвоение астрального тела. Одновременно я могу показаться самому себе, тебе, другим в двух, так сказать, экземплярах, — что ты скажешь на это?

— Скажу, что поражаюсь. С чего тебе, не признающему никаких оккультических «чертовщин», явилась фантазия затронуть подобный вопрос?

— Теперь говорить об этом некогда. Мы подходим к дому З.

Быстро осмотревшись по сторонам, Путилин поспешно вошел в ворота дома.

— Иди скорей, доктор!

Лишь только мы вошли туда, перед нами — в полутьме — выросла высокая фигура.

— Вы, Х.? — спросил Путилин.

— Я, Иван Дмитриевич.

— Ну, что и как?

— З. благополучно прибыл домой.

— Вы исполнили все, о чем я вас просил, голубчик.

— Все. Я осмотрел черный ход. Вон он. Дверь в кухню будет открыта.

— Отлично, отлично. Ну и погода! Признаюсь, не особенно приятно дежурить в подворотне…

— А нам долго придется здесь находиться?

— На это я не сумею тебе ответить. Может быть, всю ночь и весь завтрашний день и завтрашнюю ночь. Мне надо здесь быть, тебе — как угодно. Прошло минут сорок.

Издали долетел звонкий стук лошадиных копыт. Путилин прилег на холодный асфальт, осторожно выглядывая через решетку ворот.

Звук приближающегося экипажа все усиливался. Ближе, ближе… и карета, промчавшись мимо ворот, круто остановилась у подъезда миллионера.