Андрей Максимов - Исповедь уставшего грешника

Успокаивало меня только то, что Алина наверняка придет на премьеру. Не сможет не прийти, хотя бы из любопытства. Тогда-то мы с ней и поговорим, и помиримся, и я, конечно, ее прощу, и мы решим, как нам теперь жить, чтобы не доводить друг друга до ссор.

Премьера прошла успешно. Когда открылся занавес, и зрители увидели русский пейзаж – они ахнули и как-то сразу стали смотреть. Спектакль шел в хорошем темпе, мне показалось, что в зале никто не скучал. Где-то в середине первого акта актеры перестали премьерно трястись, и, вроде бы, случилось то, что и являлось самым главным: шекспировский текст ожил, трактовка превратилась в сюжет, стало интересно.

В антракте очередь в гардероб не выстроилась, ну, разве что ушла пара-другая зрителей… Не страшно. Так всегда бывает. Овацию нам устроили неимоверную, мощную, искреннюю. Нас долго не отпускали. Я выходил кланяться несколько раз, изо всех сил стараясь улыбаться так, словно я – голливудская звезда на какой-нибудь подходящей к случаю красной дорожке.

На банкете произносили всякие разные слова про новое прочтение… художественную смелость… ожившего Шекспира… И прочую умную галиматью, которая не имеет никакого отношения к спектаклю, однако, режиссеру всегда приятна. Особенно меня рассмешил тост одного известного критика, который предложил выпить за исполнителя роли Гамлета, на полном серьезе утверждая при этом, что такого интеллектуально наполненного Гамлета он лично не видел на сцене никогда.

Все шло, вроде бы, хорошо. Но ощущения победы почему-то не рождалось. Своей трактовкой самой знаменитой пьесы в мире я боролся с Шекспиром. Так вот, хоть ты тресни, не возникало у меня уверенности, что из этой битвы я вышел победителем.

А может быть, не ощущал я себя победителем потому, что Алина так и не пришла на премьеру? Я очень испугался. Я впервые подумал, что могу ее потерять. И решил, что завтра, после второй премьеры и второго банкета поеду-таки к ней домой. Посреди ночи. Я больше не выдержу молчания. Я подойду к двери ее квартиры, позвоню, она откроет, я ее увижу. А это уже немало, это даже очень много: я ее увижу. Дальше – как пойдет. Ведь наверняка как-нибудь, да пойдет. Я ее увижу, и как-нибудь дальше пойдет жизнь. Вот это важно: увижу Алину, и жизнь пойдет дальше…

И только, когда я уже ехал на служебной машине домой, я вдруг понял, что не видел на премьере твоей мамы. С тех пор, как мы познакомились, Ирина впервые не пришла на мою премьеру. Поверишь ли, но у меня не возникло никаких предчувствий. Скорее автоматически, нежели от волнения, я набрал мамин номер: абонент оказался не доступен. «Спит, наверное, абонент», – подумал я совершенно спокойно.

Никаких недобрых предчувствий не возникло, и когда я вошел домой, и когда зажег свет и ощутил странную пустоту квартиры, и даже, когда вешал пальто в шкаф и не увидел маминой верхней одежды.

Я зажег свет на кухне. Посредине пустого стола лежал белый лист бумаги, на котором прекрасным маминым почерком был написан какой-то текст. Я сразу понял, о чем он, но испугался своей догадки и потому довольно долго стоял, не читая и зачем-то поглядывая на дверь маминой спальни, словно ожидая, что она выйдет оттуда. Думаю, что ты читал это письмо. Впрочем, может быть, и нет. В любом случае, я его перепишу для тебя.

Итак, вот, что ожидало меня, когда я вернулся домой после премьеры «Гамлета».

«Мой дорогой, близкий – чужой человек! Я знаю, что ты обожаешь театральные эффекты в жизни. Ну, как? Я не подвела тебя? Согласись: уйти от мужа в день премьеры, да еще не какой-нибудь, а «Гамлета» – это эффектно. Всю жизнь ты хотел быть непохожим на других, не таким, как все. И снова согласись, что я и тут помогла тебе: мало найдется в мировой истории мужчин, от которых жена уходила в день премьеры великой шекспировской трагедии.

Да, мой дорогой, я ушла от тебя. Наверное, надо было сообщить тебе об этом лично, но мне очень не хотелось того, что ты называешь «выяснялками отношений». Ведь «выяснялки» эти так банальны! А ты у нас терпеть не можешь банальностей. Ты ведь у нас – художник!

В последнее время я старалась быть с тобой доброй и даже – о, Боже! – ласковой, именно потому, что очень надоели наши скандалы, и мне, в моем приподнятом настроении, ужасно их не хотелось! Правда, совсем уж в последние дни ты стал каким-то болезненно нервным и моя доброта давалась мне с трудом. С бабой, что ли, очередной поругался? Не волнуйся – помиришься. А нет – так, уверяю тебя, другую найдешь. Однако оцени – я ни разу не сорвалась: по многолетней привычке жены берегла тебя перед премьерой.