Андрей Максимов - Исповедь уставшего грешника

Я изо всех сил старался оставаться спокойным:

– Смоктуновский его фамилия. Иннокентий Михайлович. Будь любезен запомнить.

– Да я помню, я… – начал было Игорь.

Но я не дал договорить:

– Всё. Жду на читку.

Я взял Алинину визитку, набрал номер.

– Представляете, – сказал я безо всяких дурацких «здрасьте», или вежливых вопросов: «я вам не помешал?» – Представляете, ко мне пришел молодой актер и сообщил, что не может выбрать: играть ли ему Гамлета или участвовать в телешоу?

Впрочем, такое начало разговора Алину вовсе не удивило.

– А я думаю о вас, – сказала она совершенно спокойно. – Езжу по городу и думаю.

– Хорошо думаете?

– Не уверена, что хорошо, что думаю. Но думаю хорошо, – Алина рассмеялась.

– А я боялся вам звонить.

– Правильно. Вдруг бы я вашему звонку не обрадовалась?

– А вы обрадовались?

– Обрадовалась.

«Какой идиотский разговор! – подумал я. – Детский, кокетливый, дебильный. Так и будем разговаривать, словно малолетние дурачки?»

– Когда я могу вас увидеть? – спросил я.

– Вы обещали пригласить меня на репетицию, и…

Я не дал ей договорить. В конце концов, любая игра должна иметь свои границы и свои приличия.

– Послушайте, Алина, – я старался говорить очень быстро, боясь, что она меня перебьет. – Я хочу вас видеть. И вы это прекрасно понимаете. Вы все прекрасно понимаете. Если вам мои слова неприятны, оскорбительны или противны, – так и скажите. Зачем вы надо мной издеваетесь?

– Я? – пискнула Алина.

Но, если уж я начал говорить, меня, словно милицейскую сирену, перебить невозможно: пока не закончу, – не остановлюсь.

– Вы. Вы же – женщина, – тараторил я. – Это главное в вас: вы – женщина. И вы все понимаете прекрасно. И не просто понимаете, но чувствуете. А чувства обмануть не могут, правильно? Мы ведь взрослые люди…

– К сожалению, весьма взрослые, – попробовала Алина встрять в мой монолог.

Но ей это не удалось. Я продолжал:

– Я же не предлагаю вам сегодня поужинать. Это было бы неприлично. Или завтра позавтракать – еще более отвратительно. Я делаю вам вполне интеллигентное предложение: завтра пообедать.

С той стороны трубки на меня обрушилось молчание.

Мне было страшно его прерывать.

Так мы и молчали на двух концах трубки, абсолютно потеряв ощущение времени.

Наконец, Алина сказала:

– Завтра я не могу. Послезавтра вас устроит? В два?

– Послезавтра у меня – репетиция. К двум не успею. Давайте в три.

– Давайте в три.

Я предложил ресторан недалеко от театра. Она согласилась.

Дальше я поехал медленно, выключив радио, в абсолютной тишине.

Мне было страшно расплескать переполняющее меня счастье.

Когда я пришел домой, вы с мамой сидели на кухне и пили чай.

– Я начинаю репетировать «Гамлета», – сообщил я и гордо посмотрел на всех.

Я ожидал слов восторга, восхищения или как минимум заинтересованности.

Ты помнишь, что ты сказал тогда? Ты сказал:

– Круто.

А мама спросила:

– Есть хочешь? На сковородке еще не остыло.

– Вот тут у тебя остыло, – я ткнул себя в район сердца. – Вы чего не врубились? Я начинаю репетировать «Гамлета»!

Реакции не последовало. Казалось бы – и ладно. Я ж понимаю, какая у меня семейная жизнь. Чего ж нервничать, и, тем более, обижаться? Вот бы мне и успокоиться, пойти в свой кабинет, почитать в сотый раз Шекспира… Или, наоборот, какой-нибудь детектив, чтобы отвлечься.

А я вместо этого взревел, словно слон перед свадьбой:

– Неужели в моей семье никому нет дела до того, что я начинаю ставить величайшую пьесу всех времен и народов? Вы хоть услышали: я начинаю «Гамлета» ставить! «Гамлета»!

Ты помнишь, что было потом? Вряд ли… Надеюсь, ты не запоминаешь наши скандалы – их случалось так много, а похожи они друг на друга, словно пельмени…

Потом всё происходило, как всегда: мама походила по кухне, видимо, собираясь с мыслями, и сообщила, что она совсем не убеждена, будто мне важно знать ее мнение.

– Мам, не начинай, – буркнул ты.

Я посмотрел на тебя. Ты смотрел взрослым, устало-испуганным взглядом.

Я никогда не говорил тебе, сын… Об этом просто не принято говорить… Нет, действительно, я никогда не говорил тебе, как я тебя люблю. Не знаю, как об этом сказать, правда. Но я очень хорошо помню, как началась моя любовь. Когда тебе было года три, я вошел на кухню, а ты сидел на диване и во что-то играл. И в этот самый момент, оттуда-то из самой моей глубины поднялась такая всеобъемлющая нежность, о существовании которой я и не подозревал. Ничего подобного я не испытывал ни к женщинам, ни тем более к друзьям. Это была такая нежность, от которой хочется плакать, а лучше – сразу умереть, чтобы не разорвало.