Адольф Бейлин - Аркадий Райкин

Когда открывался занавес, на сцене лежал убитый купец. Этого купца и должен был изображать шестилетний Аркадий Райкин. Главное было не пошевелиться. Лежать совсем неподвижно. Ты ведь мертвый. Но думать об этом тоже нельзя. Потому что, как только подумаешь о том, что ты мертвый, очень хочется пошевелить ногой или почесать кончик носа. Так о чем же думать? А ведь мертвые вообще не думают. Скорее бы все это кончилось. Он очень боялся, как бы все не увидели, что он живой.

Спектакль был очень красиво оформлен. Занавес украшен разноцветными бусами. А когда занавес закрылся и снова открылся, «артисты» зажгли бенгальский огонь. Это был фейерверк.

Но самое эффектное ребята припасли под конец. Афиша, которая висела во дворе, объявляла: «Спектакль с фейерверком и выстрелом». К патрону, какие в тот военный год имелись почти у всех мальчишек, поднесли свечку, и все разбежались. Дальше всех бежал «артист», изображавший убитого купца. Ему очень не хотелось быть и в самом деле убитым.

Узнав о «фейерверке и выстреле», которым сопровождался этот дебют, дома Аркадию опять сделали серьезное внушение. Одна из сестер сказала с усмешкой:

— Подумаешь, артист Аркадий Райкин!

Ни мать, ни отец ничего не могли поделать с мальчиком. «Болезнь» оказалась серьезной. Покорно подчинявшийся всем семейным правилам, он оставлял себе свободу только в этом большом и таинственном мире, мире театра.

Спектакли артистов-гастролеров, любительские постановки, концерты — все ему было интересно. Это был благодарный зритель, которого скоро приметили в театре. Стоило ему один день не прийти, как строгий швейцар, которого он еще недавно старался обходить, спрашивал: «Уж не заболел ли?..» Труппа переезжала на другую площадку, Аркадий следовал за нею. Он знал многих артистов, знал почти наизусть спектакли, которые мог смотреть по многу раз. Так было и несколькими годами позже, когда он жил уже в Ленинграде.

Чаще всего он ходил в Академический театр драмы. Вскоре здесь появился у него знакомый, взявший в некотором роде шефство над театральными интересами подростка. Это был старик суфлер, работавший и в старом Александринском театре. Перед спектаклем они встречались у входа и вместе проходили за кулисы.

— А теперь устраивайся, как можешь, — говорил старик Аркадию, выпроваживая его из кулис.

Устраиваться не всегда было легко. Спектакли приходилось смотреть из осветительной будки, из оркестра, из лож. В ложах чьи-то головы закрывали сцену. Он ничего не видел. Но ему не было скучно. Если на спектакль он приходил не в первый раз, он просто слушал, что говорят на сцене, и смотрел в зал, наблюдал за публикой. Это тоже было интересно: люди по-разному следили за тем, что происходит на сцене, — когда одни смеялись, другие зевали, иные тайно утирали слезу, а соседи их в это время тихо подремывали.

Большим событием для Райкина было смотреть спектакль из суфлерской будки. Старик иногда разрешал ему это. Он видел артистов совсем близко. Их лица, руки, глаза. Ясно слышал их голоса, даже когда они говорили шепотом. Присматривался к старику. Вместе с ним тихонечко читал текст пьесы и радовался, что артисты следом произносят те же слова.

Постепенно он начал оценивать игру. Одни актеры ему нравились, другие нет. Большое впечатление произвел на него тогда Илларион Николаевич Певцов. Он видел его во многих ролях. Видел Певцова в спектакле «Павел I». Восемнадцать раз смотрел пьесу Е. Яновского «Ярость», где Певцов играл коммуниста Путнина. В небольшой роли замечательный артист находил такие глубины человеческого характера, что образ становился в спектакле центральным. Путнин был до крайности прост и симпатичен. Ему можно было довериться. Когда на сцене говорили и действовали другие герои, а Певцов — Путнин молча стоял в стороне, смотреть все равно хотелось на него, и это было удивительно.

Герой думал, и было понятно, о чем он думает. Мысль становилась как бы осязаемой, вызывала на спор, убеждала. В этом большая сила актера. Позже Райкин почувствовал это в Хмелеве, которого видел в нескольких спектаклях МХАТа.

В школе, где учился Аркадий Райкин, было несколько таких же энтузиастов театра, и это в большой мере подогревало интересы юноши. Здесь часто делились впечатлениями об игре актеров и новых спектаклях. В спорах о театре, сталкивались вкусы и мнения.

Театральная жизнь Ленинграда середины двадцатых годов была весьма разнообразна и пестра. Новое искусство, рожденное революцией, вело наступление на безыдейность и мещанство, находившие себе почву в обывательской среде. Современный герой завоевывал сцены театров в борьбе, такой же жаркой и непримиримой, какую вели его прототипы в реальной жизни.