Рудольф Баландин - Великие оригиналы и чудаки

Тут я не выдержал и вставил: мол, это название использовал Гоголь в своей гимназической тетрадке. Крученых удивился и признался, что не знал этого. (Позже я выяснил, что гимназист Гоголь в данном случае воспользовался выражением времен Античности.)

Крученых подарил мне свою брошюру: «На борьбу с хулиганством в литературе» (1926). В ней он ополчается на «есененщину» (кстати, попенял Мариенгофу, что приведенный выше стих опубликовал без указания автора; и у Крученых не «пищит», а «пищить»).

Против «есененщины» выступал он вполне здраво. Что ни говори, а после страшной Гражданской войны, во время НЭПа хулиганство стало не только привычным делом, но и модой. Как писал Крученых:

«Имажинизм тихо и уныло скончался, оставив после себя неприятные следы разбитых носов и пивных бутылок, или выродился в откровенную идеологию поножовщины, чубаровщины и хулиганства».

Владимир Маяковский по-разному отзывался о творчестве Алексея Елисеевича. В статье «Как делать стихи» возмущался «дурно пахнущими книжонками Крученых, который обучает Есенина политграмоте так, как будто сам Крученых всю жизнь провел на каторге, страдая за свободу, и ему большого труда стоит написать шесть (!) книжечек об Есенине рукой, с которой еще не стерлась полоса от гремящих кандалов».

Но там же Маяковский отметил: «Стихи Крученых: аллитерация, диссонанс, целевая установка – помощь грядущим поэтам».

Говорят, Крученых неплохо играл в карты (естественно, на деньги), обыгрывая, в частности, Маяковского. Некоторые футуристы, которые были не прочь вслед за Крученых, Давидом Бурлюком, Хлебниковым и Маяковским влепить «Пощечину общественному вкусу» (название сборника), полагали, что делать это следует не так резко. Особенно сильно раздражал Алексей Крученых.

Он выдумывал головоломную, одному ему ведомую звукопись «заумного» языка. Утверждал: «Мысль и реч (именно так, без смягчающего знака. – Р. Б.) не успевают за переживанием вдохновенного, поэтому художник волен выражаться не только общим языком (понятия), но и личным (творец индивидуален), и языком, не имеющим определенного значения (не застывшим) заумным. Общий язык связывает, свободный позволяет выразиться полнее (пример: го оснег кайд и т. д.)».

Выражение «го оснег кайд» – понятно для него, автора. А для читателя? Что в этом выражении заумного? Трудно сказать. Кому-то может показаться по-другому: не за-, а недо– или без-умное. Да и при чем тут ум? Сочетание звуков может передать эмоцию, но не мысль. Тут впору вспомнить завершение стихотворения Николая Заболоцкого «Снежный человек»:

Надо отдать должное смелости Алексея Елисеевича: он порой рисковал получить от слушателей аплодисменты… по собственным щекам. Вот как описала его выступление газета «Русское слово» от 15 октября 1913 года:

«Крученых прочел два доклада. Усевшись на дырявом кресле спиной к публике, он потребовал чаю. Выпил стакан, остатки выплеснул на стену и, заявив: “Так я плюю на низкую чернь” – удалился. Публика посмеялась. Второй доклад г. Крученых был, к сожалению, гораздо многословнее. Резюмировать его можно кратко: “Темна вода в облацех?”».

Дело было в Москве на Большой Дмитровке в помещении Общества любителей художеств (не потому ли Крученых выкинул такое коленце?) на «Первом вечере речетворцев». Выступление Крученых Лифшиц вспоминал на свой лад: «Только звание безумца, которое из метафоры постепенно превратилось в постоянную графу будетлянского паспорта, могло позволить Крученых, без риска быть искрошенным на мелкие части… выплеснуть в первый ряд стакан горячего чаю, пропищав, что “наши хвосты расцвечены в желтое” и что он, в противоположность “неузнанным розовым мертвецам, летит к Америкам, так как забыл повеситься”. Публика уже не разбирала, где кончается заумь и начинается безумие».

Насчет выплеснутого в публику стакана горячего чаю Лифшиц, безусловно, солгал ради красного словца. За такое «художество» тотчас последовала бы расплата. А все завершилось рукоплесканиями, а не рукоприкладством. Даже кто-то из выступавших (по Лифшицу – Крученых) огорчился, ибо «сладострастно жаждал быть освистанным».

Алексей Елисеевич в своих неопубликованных воспоминаниях пояснил происходившее вполне резонно: «Конечно, мы били на определенную реакцию аудитории. Мы старались запомниться слушателям».