Алексей Абрамов - Война в судьбах нашей семьи. Документы, факты, воспоминания

Блокадный хлеб. В его состав входил жмых, отруби, опилки… Но это был ХЛЕБ!

Я никогда не проглотила крошки Валиного хлеба. Она лежала завернутая в тряпки, такая маленькая и худенькая, что смотреть было страшно. Я жевала ей жвачку-соску из хлеба, клала в марлю и давала ей сосать. Целый день я согревала её своим теплом, ведь мы лежали на кровати вместе. Днем я уходила за соевым молоком, которое давали в детской консультации Педиатрического института на Литовской. Приносила это молоко, 200 гр., грела и поила Валю.

Однажды я ходила за молоком, был артиллерийский обстрел, нас всех загнали в убежище. На дороге осталась лошадь с санями, в неё попал снаряд, люди выбежали из убежища и разорвали эту лошадь на куски, подобрали даже снег, который был в крови. Зимой, уже после Нового года, мы переехали в другую комнату, маленькую, которую было легче отапливать, там все умерли и она освободилась, так мы в ней и остались жить на всё время. Мама ездила на Бадаевские склады (их зимой разбомбило) и собирала там землю, она была черная, но мама пекла лепёшки, мешая с выпитым чаем и ещё с чем-то, и жарила их на тавоте (это смазка для снарядов и металла), вкус и запах был ужасным, тавот застывал, как только его сняли со сковородки. Но очень хотелось кушать. Так прошла зима. Наступала весна, уже вышла трава и выросла лебеда, мы, ребятишки, которые остались в живых, выползали на улицу и ели траву, какая только попадалась. Мама стала печь лепёшки из лебеды (я до сих пор ненавижу вид и запах лебеды). Жить стало легче, прибавили хлеба. Но вышел указ, что женщин, имеющих двоих детей, эвакуировать Дорогой жизни безоговорочно. Маму срочно рассчитали на работе, и в августе-сентябре м-це мы выехали на Ладогу.

Страшная зима кончилась, мы сожгли всю мебель, книги, которые были в доме. Покойников убрали, их грузили на машины, как дрова, кидали в кузов и отвозили на пустырь за больницу Мечникова, там были вырыты траншеи длинные, длинные, и их сбрасывали туда. Там похоронена и Шура Юринова (Танина и Колина сестра), ей было девятнадцать лет, она умерла от кровавого поноса. Раньше примерно знали траншею, в которой она лежит, а сейчас там всё сровняли и поставили памятник, это место – Пискаревское кладбище.

Зимой мама продала за буханку хлеба новые папины хромовые сапоги, он их ни разу ни одел. Потом отдала какой-то женщине свое платье новое крепдешиновое и золотые серёжки за три трехлитровых бидончика обмывок с тарелок с госпиталя Военно-медицинской академии у Финляндского вокзала, я сама ходила за этой, уж как назвать, не знаю, едой, наверно.

Мы собрали свои вещички и отправились на Финляндский вокзал, в эвакопункте нам дали буханку хлеба, какое это было счастье – хлеб. Нас погрузили в товарные вагоны и отвезли на Ладогу. Это огромное озеро без начала и конца, одна вода, мы там пробыли несколько дней, потом нас погрузили на самоходную баржу и стали перевозить на другой берег, бомбёжки я не помню, по-моему, ее не было, но было другое. Когда мы доплыли до середины озера, прямо на нас шёл большой военный корабль, мы с ужасом смотрели на него, наш штурман прибавил ходу, и корабль ударил нас в хвост, мы покачались, но не перевернулись, видно, богу было неугодно, чтобы мы потонули в Ладоге, пережив такую зиму. Баржа была набита женщинами и детьми до краев. Ещё бы немного, и мы были бы в Ладоге, ну, а там конец.

Нас перевезли на другой берег и выгрузили без еды, хлеба под проливным дождем. Наши вещи все промокли, мы тоже, там мы жили под открытым небом целую неделю. Потом пригнали товарняк, и мы поехали, куда – не знаем сами. Мы ехали долго, два месяца, за это время мама успела нас потерять и опять найти. На какой-то станции она вышла за кипятком, а в это время подогнали паровоз, и мы уехали, она осталась на станции. Нас она догоняла больше недели. А я всё время была с вещами и Валентиной.

Нас привезли в Йошкар-Олу. Марийская ССР. Там нам дали направление в Морки, по дороге из Йошкар-Олы до Морков у нас чуть не украли все вещи, хорошо, мама не спала, это было ночью. Оттуда нас на лошадях отвезли в колхоз Пусак-Сала, деревня Досметкино. Нас было три семьи. Мы остались жить в колхозном правлении, потому что пустых домов не было, нам отгородили закуток примерно один и пять метра на один и пять метра, деревенские нам принесли картошки, молока, хлеба.