Евгений Биневич - Воспоминания о Евгении Шварце

Детская литература. 1968. № 4.

Подробнее: Биневич. Евг. История бедной падчерицы, или Как Евгения Шварца обвинили в неуважении к сказке // Нева. 1999. № 12. С. 149–161.

Шварц Е. Телефонная книжка. М. 1997.

Шварц Е. Кукольный город. Л.-М., 1959. В книгу вошли: одноименная пьеса, «Волшебники» («Новая сказка») и «Сказка о потерянном времени»; Он же: Сказки, повести, пьесы. Л.: Детгиз. 1960.

Шварц Е. Тень и другие пьесы. Л., 1956.

В квадратные скобки заключен текст из беседы, записанной составителем 02.04.1967 г.

В квадратные скобки заключен отрывок из воспоминаний И. Березарка «Встречи с В. Хлебниковым», опубликованных в ж. «Звезда» (1965. № 12).

Здесь и далее в квадратные скобки заключены отрывки из бесед Г. Холодовой с составителем в 60-е годы.

Гацкевич — впоследствии жена одного из Серапионов, Николая Никитина, — Зоя Александровна Никитина.

Харитон — Лидия Харитон, постоянная участница собраний Серапионов.

Радищев — ранний псевдоним моего сына Николая Чуковского.

В студии часто дразнили Лунца, который по молодости лет, говоря о литературе, постоянно ссылался на авторитет матери. Мне запомнилось насмешливое двустишье Владимира Познера:

Фраеры — русифицированное французское слово «братья».

«Экрир е дивисиль» — «Писать трудно» ( франц. ). По словам Горького, девиз Серапионовых братьев, которым они приветствовали друг друга при встречах.

Отец Михаила Леонидовича Слонимского был известный публицист, сотрудник «Вестника Европы», выходящего под редакцией М. М. Стасюлевича. Дядей М. Л. Слонимского был профессор-литературовед Семен Афанасьевич Венгеров.

Dixi — я сказал ( лат .); употреблялось древними римлянами в конце письма или речи.

Мих. Слонимский. Книга воспоминаний. М.; Л., 1966, стр. 83.

Издаваемый в 1924 г. журнал (здесь и далее примечания в квадратных скобках принадлежат Е. Л. Шварцу).

Намек на композицию романа «Города и годы».

«Скажет слово сказом…» — В то время критики хором сообщали читателям, что Зощенко пишет «сказом».

Есть вариант более удачный, но менее приличный.

«Бил быт, был бит…» — Самые молодые из Серапионов, Лунц и Каверин, восставали в то время против бытовой литературы. Им казалось, что бытовая нравоучительная литература, сыгравшая такую огромную роль в XIX веке, теперь, после катастрофических потрясений, которые пережило человечество, уже не может отвечать запросам нового поколения читателей. Им казалось, что нужна литература бури и натиска, бешеных страстей и трагедий. Против этих взглядов ополчилась тогдашняя критика.

Ионов — директор «Всемирной литературы».

Е. Шварц, после обеда.

Вариант — на тешку.

Вариант — на шоколадку (мармеладку).

В квадратные скобки заключен отрывок из воспоминаний писателя «Две встречи» (Память. Исторический сб. Вып. 3. М.-Париж: YMCA-Press, 1980).

В квадратные скобки заключен отрывок из выступления Л. Ф. Макарьева на вечере памяти Е. Ш. в Ленинградском Театральном музее 25.10.11=71.

В квадратных скобках здесь и далее приведены тексты из нашей беседы 18.01. 1979 ( Примеч. Е. М. Биневича ).

Из воспоминаний К. В. Пугачевой о Л. Д. Ландау в той же книге ( Примеч. Е. М. Биневича ).

Мы знали Евгения Шварца. Л. — М., 1966.С. 11.( Примеч. В. Каверина )

Доктор Живаго. Милан, изд. Фельтринелли. 1961. С. 512. ( Прим. В. Каверина )

Шварц Е. Пьесы. М. — Л: Советский писатель, 1962. С. 342.

Тут же Е. Л. предложил мне назвать «целиком чистых» людей, поставив условием их абсолютную правдивость и такой же альтруизм. Я «с ходу» назвал своего любимого декабриста Горбачевского, доктора Гааза и Н. П. Анциферова. О первом и последнем Шварц ничего не знал и начал о них расспрашивать (таково было его обыкновение — не откладывая расспрашивать о неизвестном, чем-то его заинтересовавшем). На другой день я послал ему письмо, содержащее только три слова — имена Радищева, Жуковского и Чехова, на что получил листок с фамилиями: Кони, Короленко, Волошин. О последнем я тогда почти ничего не знал, и Е. Л. при встрече рассказал о нем. Эту «игру» мы несколько раз возобновляли. Едва ли не последним «целиком чистым» человеком, жизнь которого обсудили уже в 1950-х гг., был английский филантроп Хилтон Говард, которым я занялся в связи с работой над повестью о Сергее Непейцыне.