Александр Иванов - Мой друг — Олег Даль<br />(Между жизнью и смертью)

Вицин вообще ни во что не вмешивался, был всем доволен. Работал себе — и все.

Остался Шакуров, к которому не нашли никакого подхода, — он твердо стоял на своей точке, то есть — за замену режиссера. Ему быстро припаяли «какого-то скандалиста» и выперли из картины, а на роль Губина зазвали меня. Поскольку зимняя натура уже была снята, Шакуров остался в сценах, когда «мордуют» Крестовского посреди ледяных полей. Добавили несколько крупных планов моей физиономии и «волчью шкуру» на мне, а все остальное в заполярных сценах — это Сергей Шакуров. Но это было после.

А тут уж мне самому пришлось с головой окунуться в этот ужас… Маленький пример. Снимается финал картины. По сценарию решается вопрос: экспедиции Ильина надо уходить, но что делать с онкилонами? После долгих споров, ругани Дворжецкий, Вицин и я настояли на единственно возможном и удобоваримом варианте текста и всей сцены и разошлись отдохнуть от всего этого балагана и от режиссера. И вдруг мне приносят… текст. Я получаю от Мкртчяна окончательно утвержденный «вариант» своей реплики: «Кто-то толшен остаться. Я научу их перезимовать». Я потом уже у Чухрая спрашивал: могу ли я, снимаясь на «Мосфильме», произносить текст ПО-РУССКИ?

Такая вот была «сиюминутность творчества» у Мкртчяна. В общем, лезли мы все от него на стену.

Как-то раз, уже при моем участии в съемках, вызывали Чухрая, чтобы не допустить провала работы. Он прилетел, посмотрел. Потом мы сидели где-то в ресторане, и Григорий Наумович сказал между делом: «Да-а что там говорить… Сегодня кино может снимать медведь левой лапой…»

Ну, мы все вокруг да около. А теперь вот — об Олеге. Начнем с «Земли Санникова», конечно. Крестовский — Олег Даль. Есть в этом какое-то несоответствие. У Олега для Крестовского несколько дистрофичная фактура. Как говорится, «не все в нем было». Но играл! Он обладал подлинным артистизмом, который был у него в крови, в порах. Он был абсолютно свободен, в нем все играло — каждое его сухожилие отдельно и все вместе, в целом. Он плавал, купался, он кайфовал в работе и в роли.

Олежек — уникальный артист. Таких не было, нет и не будет. Говоря о временах Олега, конечно. Я очень хорошо помню и вижу перед глазами его работу у Гайдая в картине по произведениям Зощенко «Не может быть!». Вот здесь он себя чувствовал, как рыба в воде. Так никто никогда не сыграет. Очень сильная работа.

Он никогда не давал повода на себя злиться, хотя бывали эксцессы, не без этого. Но злиться на него было нельзя.

Олежек был изумительно общителен, благорасположен к людям, улыбчив. Это был человек, приемлющий все, кроме пакостей, подлостей, мерзостей и мрази. Из него это изливалось. И за это его любили. Он всегда вел себя достойно и разумно. Во всяком случае, при мне не было никаких нареканий по какому бы то ни было поводу.

В «Земле Санникова» вообще снималось много известных актеров. Влад Дворжецкий, Махмуд Эсамбаев, Георгий Вицин. Но вот с Вициным я почти не общался.

…И Олежек. Посидеть, выпить, улыбнуться, песенку спеть. А как он пел! Еще одна «находка режиссера»: очаровательное пение Даля не прозвучало в фильме.

То, что в общении с ним касалось лично меня: все было мило и очаровательно. Он ни разу меня не подвел. Вообще он относился ко мне изумительно душевно, с теплотой, с уважением.

Была у Олежека какая-то особая форма интеллигентности, но ведь он — «современниковец», а это много значит, потому что такое было и есть, если не у всех, то у многих из этого театра.

Может быть, это не вполне уместно, но вот про Олега я могу сказать: «Он к товарищу милел людскою ласкою».

Он был, что называется, свободный человек. Хотя свобода бывает разная. Есть свобода принципиальная: этого я не приемлю, и этого не будет, а если будет, то я оставляю за собой право действия. Такой у Даля не было. Есть свобода первого проявления: а пошли вы все… Есть еще свобода разгильдяйства и безответственности.

У Олега были импульсивные взрывы. В определенных ситуациях. Я даже не очень себе представляю, что в конкретной обстановке он мог бы или не мог совершить.

Он был очень эмоционален. Эмоции его заливали и захлестывали… Олег — не борец, не знаменосец. Он был жутко порядочный, слабый, эмоциональный до истеричности, ненадежный, но самоотверженный. Не щадящий себя нигде: ни ради собственного удовольствия, ни ради правды, ни ради…

Совестливый по большому счету. Я могу себе представить, что он мог ПОСЛАТЬ кого угодно и куда угодно, но чтобы переступить… Правда, и у него бывали нарушения «трудовой дисциплины». Но понять его можно в таких ситуациях. Нарушение, но… не для себя! При всем его разгильдяйстве, в нем не было ничего эгоистического.