Дмитрий Минченок - Исаак Дунаевский

«Личное дело Исаака…» – торжественно произнес Геня, и глаза его блеснули.

Он посмотрел, ожидая эффекта. Я издал эффектный звук.

– Бер, – сказал он.

– Брр, – отозвался я.

У меня привычка повторять последние фразы. Бессознательная. Работа зеркальных нейронов.

– Бер значит «медведь», бен – «сын», – добавил Геня. – Сын Бецалеля-Иосифа. Понимаешь?

Он поднял указательный палец. Посмотрел в сторону, где, возможно, в этот момент могло находиться «мое понимание», но встретился с темным углом, который молчал.

– Бецалель, – повторил я с восторгом.

И улыбнулся. Перед моим внутренним взором промчались сотни тысяч сарацин. В белых тюрбанах, и у всех на лбу сверкал огненной змейкой знак: «Бецалель», что значит «в тени Бога».

Почему сарацины? Потому что тоже семиты.

– Евреи на лошадях не скачут. Они ездят на лимузинах. Это мне в детстве говорил сосед Рома-биндюжник.

– Ну, ты фантазер.

– Прошлое. Имеет свое право быть.

И все же, как арабы и иудеи могут быть объединены одним термином?

Может быть, разница между ними не столь велика?

Я уходил в тот вечер от Гени, груженный полным именем его отца, как награбленным сокровищем. Никто до меня этого не знал. Никто не публиковал. Я представлял себя первым и слышал аплодисменты. И то и другое оказалось горьким заблуждением, но лишь наполовину. Горечь я люблю, поэтому заниматься Дунаевским я не бросил. Зато начал курить. Тот же табак, что и он. Про страшную ошибку, связанную с этим решением, расскажу после.

Начни я курить «БT», возможно, все пошло бы иначе. Но я начал с «Герцеговины флор», полагая, что раз их курил Сталин, то мне откроется чуть больше секретов про человека, прославившего его эпоху. Грело то, что каждый раз доставая папиросу, я, глядя на свою руку, представлял волосатую ладонь византийского сатрапа, который возымел власть над гением.

Надо было только успеть сдать рукопись. Сроки поджимали.

Если честно, я всегда нарушаю сроки. Потому что нет причин не нарушать по причинам, которые, как мне кажется, понятны. Приходится зарабатывать на жизнь, сочиняя пьесы для театров. Это и хорошо, и плохо одновременно. Плохо потому, что пьесы быстро забываются, а хорошо потому, что театр – это самое волшебное место на земле, где все страхи, обуревающие тебя, могут в один момент превратиться в картонных истуканов, которым ты оторвешь головы.

Но как я могу что-то изменить в электрической цепочке своих импульсов?

Дома, как шарманщик, я повторял моей прекрасной возлюбленной Ольге Давидовне Дубинской полное имя Красного Моцарта – бен Бецалель-Иосиф. Сын Прекрасного. Меня это гипнотизировало. Ее – забавляло.

Наша маленькая дочь молча слушала, пуская пузыри.

Как много боли пролегло между теми воспоминаниями и моментом, когда я это пишу.

Я не знал, зачем предкам Исаака была нужна привычка награждать себя множеством имен: понятно, это как-то связано с попыткой спастись, замести следы, и тогда поди разбери, кто ты на самом деле: Исаак, Ицхак, Ицик, Сёма, Бер, Бецалель, а может быть, Симон? И пока твои враги будут разбираться с твоими именами – опасность, возможно, минет. Сладкое чувство, которое даруют нам имена предков, – безопасность. И потом это, безусловно, красиво, такой длинный перечень. Как знамя, которое развевается над твоей головой.

Думаю, эта привычка родилась из первобытного инстинкта, сходного с магией. Окружать человека оболочкой имен, каждое из которых сопряжено с определенными ассоциациями и имеет свое значение. Имя Иван встроено в ассоциативный ряд: «печка», «лежанка», «лопата», «богатырь», «победа»… Имя Самсон – в ряд: «сила», «волосы», «любовь»; Далила – «предательство», «бессилие» и т. д. Каждое имя влечет за собой только свою, определенную ему и больше никакому другому имени, историю.

Какой-то из жизненных путей, даруемых именем, точно будет успешным, какой-то – безгрешным, какой-то – смертельно опасным. Это и есть защита посредством имен. Чем больше у человека имен-масок, тем крепче защита. Жизнь – это магия. Каждодневное приближение к Всевышнему. Даже если вы меняетесь не к лучшему.

Так что… завистники были правы: маленькому Исааку даров досталось с избытком. Вечерами я садился перед чистым листом бумаги и рисовал выдуманный город. В нем было не больше пяти домов – моя Лохвица.

Рядом клал распечатанные фотографии реального городка и сравнивал.

Откуда взялась «Лохвица»? Я полез в Этимологический словарь русского языка Макса Фармера. «Лохва», или «Лахва» – значит «пески», «болото», «зыбкий». Интересно, современное «лох» можно как-то связать со словом «песок», в смысле – «ненадежный»? Возможно.