Вильгельм II - Мемуары. События и люди. 1878–1918

Скучно следить за всеми изображенными Вильгельмом дипломатическими и иными его выходами и фокусами. Еще более убого, конечно, то, что говорит он о внутренней прусской политике, – вся эта самохарактеристика в качестве холодного огня – «прогрессивного консерватора».

Еще менее думаю я останавливаться на каком-нибудь опровержении того изображения, которое дает Вильгельм возникновению и ходу войны. Меня интересовало только представить читателю несколько характерных штрихов, окончательно дающих нам портрет этого несносно пустого, чванного и мелкого деспота, переоценивающего себя и старающегося даже сейчас щеголять в павлиньих перьях.

Положение Германии, свержение династии, ведь вы хорошо знаете, кто в этом виноват? В войне виновата Антанта, а из своих – Бетман-Гольвег, в поражении виноват принц Макс Баденский, изменнически ведший себя по отношению к Вильгельму (между прочим, все эти утверждения Вильгельма уже опровергаются). И еще виноваты в этом агитаторы и социал-демократы. Почему Вильгельм так не героически сошел с престола, почему он не сопротивлялся, не сделал контрпереворота? – чуть не 20 аргументов приводятся к тому, что этого сделать было нельзя, что это было антипатриотично. Почему он убоялся суда Антанты, не разыграл колоссального мученика? – и тут масса аргументов. В заключение Вильгельм удалился в некое Сан-Суси и оттуда заявляет теперь, что он невыносимо страдает.

Вы видели, может быть, читатели, его недавний портрет. Этот господин преспокойно женился на женщине моложе себя и имеет вид хорошо упитанного рантье, отдыхающего от трудов по приобретении соответствующего количества процентных бумаг.

Есть в дневнике Куропаткина одно замечательно яркое место – он пишет: «я сегодня был принят государыней императрицей Марией Федоровной в Гатчине очень вежливо. Много расспрашивала, но прежней сердечности нет. Расспрашивала про Ливадию, про болгарские и македонские дела, говорила про правительственные циркуляры. Подняла свой кулачок и сказала: “Вот это надобно показать туркам!”».

Эта сцена дает нам, так сказать, символ монархии последнего времени, как она разоблачает себя сейчас в мемуарах венценосцев и их канцлеров. Да, вот такой сморщенный дегенеративный кулачок воображает, что он держит в своих руках судьбу страны. Но хуже всего то, что это не только воображение, это не только самообольщение поставленных судьбой столь высоко глупых и пошлых людей, они действительно имели огромное влияние на события.

Конечно, мы ни на секунду не отступим от нашей марксистской философии истории, мы знаем, что всякая личность, в том числе и личность монарха, закономерна, ей не принадлежит определять, социологически говоря, ход событий, но мы все-таки вряд ли предполагали все то количество глупости, подлости, которое наделали на своих тронах эти господа. И мемуарная литература нынешних лет каленым железом прижигает одну за другой шеи реакционной гидры, чтобы на них вновь не выросло бы какой-нибудь коронованной головы.

Никто не похоронил Николая глубже, чем Витте, заявляющий себя монархистом, а Вильгельм сам чрезвычайно ловко закопал себя сажени на три под землю.

В этом смысл его мемуаров. И вот почему появление их на русском языке так желательно.

Князь Бисмарк как государственный деятель такая крупная величина и его незабываемые заслуги перед Пруссией и Германией являются историческими фактами такого огромного значения, что едва ли в каком-нибудь политическом лагере найдется хоть один человек, который осмелился бы это оспаривать. Уже по одному этому легенда о том, будто я не признавал крупного масштаба личности Бисмарка, является вздорным вымыслом. На самом деле было обратное. Я преклонялся перед ним и обоготворял его. И это не могло быть иначе. Надо принять во внимание, с каким поколением я вырос. Это было поколение поклонников Бисмарка. Он был создатель германского государства, паладин моего деда; мы все считали его величайшим государственным деятелем своего времени и гордились тем, что он немец. Бисмарк был в моем храме идолом, которому я молился. Но монархи ведь тоже люди из плоти и крови; поэтому и они подвержены тем влияниям, которые вытекают из поступков других. Таким образом, легко будет понять по-человечески, что князь Бисмарк, вследствие своей борьбы против меня, тяжелыми ударами сам разбил того идола, о котором я говорил раньше. Мое преклонение перед Бисмарком как великим государственным деятелем от этого, однако, не пострадало. Еще когда я был прусским принцем, я часто думал: надо надеяться, что великий канцлер будет еще долго жить, и я был бы гарантирован от всяких неожиданностей, если бы мог править вместе с ним. Но не могло же мое преклонение перед великим государственным деятелем заставить меня, когда я уже стал императором, взять на себя ответственность за те политические планы и действия князя, которые я считал ошибочными.