Илья Поляк - Я твой бессменный арестант

— Стыкнемся!

— Хиляй с дороги! — рявкнул Никола, врезаясь в толпу повскакавших мальчишек и легко расшвыривая их. — Один на один! До первой кровянки!

Вмиг образовался круг.

— За кровянку не отвечаю! — отчаянно реванул Лапоть и, зажмурившись, ринулся на таран головой вперед. Перепуганный Дух резко отстранился. Нападающий, промазав, вонзился лбом в грудь Горбатого и опрокинул его.

— А-а-а! — зашелся звериным воем Горбатый.

Никола размашисто саданул Лаптя в лицо и отбросил к печке.

— Блямс! Брык с катушек! — по ходу комментировал он, сохраняя полное самообладание. — Оглоушу! Одной левой …

Бедный Лапоть, забившись меж печкой и стеной, осел на корточки и спрятал лицо в колени, а притрусивший Горбатый люто сек его тараканьими ножками. Потом Никола и Горбатый встали над поверженной жертвой и проталдычили дружно, как заклинание:

— За кровянку не отвечаю!

Было жутко смотреть на клацающего зубами мальчишку, как он ковылял к своему месту растерзанный, с фингалом под глазом, как горько плакал, уткнувшись носом в рукава рубашки. Внятное предчувствие грядущих передряг закрадывалось в сознание: если так избивают своего, дпрэшного мальчишку, то мне, чужаку, предстоят испытания похлеще. На этот раз повезло, Лапоть отвел удар, прикрыл ненароком. Завтра и мне предстоит разделить его участь.

Ничего, авось пронесет, — подумалось мельком с пугающей безнадежностью. Поостерегусь … Хорошо, что хотя бы сегодня измывались не надо мной.

Горбатый задрал рукав рубашки. Ниже локтя обнаженной мосластой кости, обтянутой синюшной кожей, темнела продолговатая подсохшая ссадина со свежесодранной корочкой.

— За кровянку отвечаешь! — рубанул он и выставил напоказ царапину.

Я украдкой вопросительно глянул на Царя и уловил в ответ едва слышное пояснение:

— За кровянку с него пайки рвать будут. Или бацило.

— Что?

— Маргарин с завтрака.

Тем временем Никола вынул мятый катышок Лаптя, сдул с него крошки махры и разломил на три комочка.

— На зубок не хватит, — посетовал он, передавая приятелям их долю.

Позарились на чужое, навернули обслюнявленный хлеб Лаптя, — подумалось с брезгливостью.

Главари вклинились в неровные порядки группы и, растолкав ребят, обступили избитого пацана.

— Кровянку зырил? Завтра гонишь пайку! — Горбатый обхватил Лаптя костлявой клешней. — Зажилишь, сдерем две! И не дрейфь! Тронет кто — скажи!

В группу вошла начальница и недовольно потянула в себя воздух:

— Что происходит? — Быстрым взглядом отыскала меня, кивнула: — В канцелярию!

Сердце дрогнуло и забилось шальной надеждой: путевки в детдом! Прощай полудикая жизнь ДПР! Вдруг совсем уж безумная догадка взорвалась в мозгу: маму освободили! Правда всегда торжествует, не могут невиновного человека держать в тюрьме. Сердце бухало молотом, толкало вперед, и я чесанул к двери как угорелый. Посторонившаяся начальница пропустила меня и осталась в группе.

На знакомом диване зябко ежилась тетя Дуня.

Посередине комнаты распоротым кулем стояла женщина-почтальон. Из-под ее вымокшей плащ-палатки выглядывала открытая брезентовая сумка, распираемая торчащими наружу толстыми пачками газет и журналов. В руке женщина сжимала серенький треугольник.

— Тебе письмо, — произнесла она громко. — Доплатное, без марки. Стоит рупь.

Я онемел. Что за доплатное письмо? Никогда не слышал.

— Если нет денег, пиши прямо на конверте: адресат от письма отказался. — Почтальонша сунула мне карандаш и продиктовала еще раз. Ничего не соображая, я царапал в просвете двух строк. — И подпись!

В этот момент до меня дошло, что адрес написан маминым почерком. Почтальонша заспешила прочь вместе с долгожданной весточкой, а я еще до конца не уразумел, что собственно произошло? Когда сообразил, все помертвело внутри. Некоторое время я растерянно стоял, бесцельно вперившись незрячими глазами в темную лужицу на полу, натекшую с плащ-палатки. Что ж я содеял? Отказался от маминого письма, пролопушил самое дорогое, о чем можно только мечтать. Хоть бы прочесть попросил! Я казнил себя за тугомыслие, а от невозможности что-либо исправить мутило, как от угара.

— Зачем звали? — не преминул полюбопытствовать вездесущий Горбатый. Пришлось все объяснять ехидно улыбающемуся человечку. Навалилось уныние.

Как оправдаться перед братом и сестрой? Тупица несчастный! Схватил бы письмо и драпанул подальше: в туалет, под лестницу или в спальню под койки. Прочел бы, адрес запомнил, а там пусть забирают. Письмо то к маме вернется. Изболится сердцем, изойдет ревом. От этих мыслей проняло окончательно, и я расхлюпался разнесчастно. Ко мне склонился Царь: