Илья Поляк - Я твой бессменный арестант

На следующий день маму перевели в главный лагерь. Пару раз я наведывался и туда. Никто из конвойного начальства до выслушивания моих просьб о свидании не снизошел. Я слонялся вдоль нескончаемого высоченного забора из колючей проволоки, опоясывающего бараки, и, оказываясь на одинаковом удалении от двух соседних сторожевых вышек с пулеметчиками, кричал в зону и просил позвать маму. Она спешно прибегала. Стоя по разные стороны забора, мы подолгу смотрели друг на друга и молчали, лишь изредка вскрикивая:

— Мама!

— Сын!

Что делать с обретенной свободой? Огромен вольный мир, а прибиться не к кому. У тетки царили убогость и нужда, на прокорм не заработать, а низменные переживания заурядного дармоеда-приживальщика оказались куда горше привычных неурядиц ДПР. Гульнул на волюшке, вкусил от ее щедрот, — пора подаваться восвояси. Как ни прикидывай, а только в приемнике есть обжитой угол с теплой постелью и налаженный быт с законной пайкой.

Тетка, без слова укоризны принимавшая незванного гостя, на прощание растрогалась. То ли нищету свою ощутила острее и безнадежнее, то ли невозможность помочь рождала сострадание и боль.

— Проклятущее время! Все прахом пошло! Наша жизнь загублена, и у вас не заладилось с детства. — Она сглотнула рыдание и сунула мне два рубля. — Горемыки мы, горемычные. Невмоготу станет, приезжай. Перебьемся.

Оплаканный у порога, двинулся я обратно неприкаянным голодранцем с ясным ощущением правильности принятого решения. Иного мне не дано, — только ДПР!

По дороге на вокзал скис окончательно, терзаемый муками добровольной сдачи в плен; убегали из приемника многие, обратно по своему желанию никто не возвращался. Привалить с покаянием, с повинной, — что может быть позорнее по кодексу живучих блатных законов? Поиздевается пацанва всласть:

— Прокормиться на воле не смог, фитиль криворукий! Сидел бы на нарах, не рыпался!

Думать о воспитателях было еще тошнее.

— Утек?! — съехидничает начальница. — Мотался б на воле. Вот вышибу к чертям собачьим! Созрел для колонии!

Я изыскивал оправдание своей никчемности, изворачивался, но ничего убедительного в голову не приходило. Придется заново налаживать дпрэшную жизнь.

С муторным чувством оскорбленного и легким мандражем заскочил в булочную и поистратился, купив пару городских саек, — гостинцы брату и сестре. Тянуло взять на два рубля ситного, но свежие булки пахли так аппетитно и заманчиво, что не удержался.

Прижимая к груди кулек с сайками, нырнул в толпу прущих на посадку пассажиров. Пригибался, хоронился за спинами, но изловчиться и проникнуть на платформу без перронного билета не смог, напоровшись на остроглазого контролера. Окаянный цербер вцепился в меня наметанным взглядом, и как я ни изощрялся, прошмыгнуть мимо не удавалось.

— Чеши отселе, босяк! В милицию сдам! — Гоношился ревнитель порядка.

Я сбился с ног, рыская по вокзалу в поисках какой-нибудь лазейки, но быстро понял, что пробраться к поезду нет ни малейшего шанса.

В зале ожидания не сиделось; на бетонном полу мерзли ноги. Огорченный и расстроенный, кружил я поодаль от входа на платформу. Не возвращаться же к тетке за деньгами на перронный билет?

Контролер положил на меня глаз и, видимо, успел кивнуть менту. Тот вышел на меня спокойно и целеустремленно. Убегать не было смысла.

В отделении отбили телеграмму в ДПР: встречайте, прибудет скорым, ночным. Хотелось объяснить, что никакой срочности нет, что удрал я давно, а днем раньше вернусь, днем позже, — какая разница? Застенчиво промолчал.

Тревоги отлегли от сердца, безнадежный покой пожизненного каторжанина снизошел на меня. Как я раньше не дотункал попасться?

Приеду, напущу понту о похождениях на воле, наплету, что взбредет в голову. Как тыркался по балочкам и шалманам, как пробрался в лагерь заключенных, как замели меня мент с контролером. Сам бы нипочем не сдался!

Унылый и тягостный, обратный путь так не походил на недавнее путешествие в компании пьяных попутчиков, когда последняя смутная надежда избавления от ДПР потаенно, исподволь вела меня за собой. Ощущение зловещей обреченности, постепенно овладевшее мной, лишило остатков иллюзорных грез.

В тиши купе первого в моей жизни мягкого вагона судьба словно специально предоставила возможность спокойно поразмыслить над позорным настоящим, безрадостным прошлым и безысходным будущим.

Сопровождающий безгласно дремал в углу. Он направлялся куда-то по своим служебным делам и меня прихватил по дороге. Я забрался на верхнюю полку, где было уютно и душновато. Приятно пружинил матрас, его потертая матерчатая обивка пыхала в нос пылью при каждом неосторожном движении. Колеса звонко выгромыхивали дробный мотив. За окном на фоне темнеющего горизонта прыгали острые верхушки елей.