Он считал себя человеком осведомленным и уговаривал нас покинуть Германию как можно скорее. Его прогнозы на будущее – наше будущее – казались чересчур мрачными, и создавалось впечатление, что им движет злоба.
Летом 1939 года моя семья навсегда покинула Бойтен. Отец уехал в Англию, а мы с мамой остались у бабушки с дедушкой в Берлине. Мы хотели как можно скорее последовать за ним. Я представлял себе, какой будет наша жизнь, когда мы приедем к нему в Англию. Но у истории были свои планы.
1939–1940
Мама была занята подготовкой к отъезду за границу, поэтому я снова был оставлен на попечение ее сестры Рут, учительницы рисования и английского. У тети Рут было все, чтобы стать настоящим другом. Она мыслила прогрессивно, фонтанировала идеями и была настоящей иконой для своих учеников.
Тетя Рут брала меня с собой в еврейскую школу на Рикештрассе, что в северном Берлине, где сама преподавала. Там моими одноклассниками были настоящие городские дети, владеющие местным сленгом, чванливые и развязные. Поначалу на меня смотрели свысока, для них я был деревенщиной, но со временем они оценили мой практичный характер, и в конце концов я превратился в настоящего берлинца. И тогда первое пугающее впечатление от жизни в Берлине уступило место пониманию того, как она устроена.
Городские будни начинались с визитов пекаря, молочника и мальчишки-газетчика. Следом появлялись торговцы щетками, спичками, кремами для обуви, цветами, старьевщики и шарманщики. Все они работали на улицах между домами, тесно прижатыми друг к другу для сохранения тепла большого города. У них на задворках теснились здания поменьше. Их грязные кирпичные стены отражали звуки городской жизни: ревущие радиоприемники, выбивание пыльных ковров, детский плач, скрипучие лестницы, щебет канареек и ссоры супружеских пар.
Но кто бы ни стоял у власти – Кайзер или Гитлер, – а жизнь в Берлине шла своим чередом и по своим правилам. Кто мог представить, что представитель рабочего класса, живущий в многоквартирном доме, станет всерьез интересоваться расовыми вопросами. Его совершенно не заботило, чью кровь раньше пили насекомые, которые пробрались к нему в дом в поисках новых пастбищ: арийскую или же нечеловеческую, то есть – еврейскую.
А потом пришел сентябрь, и началась война. Границы закрылись, и нам с мамой пришлось остаться в Берлине.
Германия хорошо подготовилась. Военная пропаганда пережила поражение 1918 года. Сама возможность перемирия дала ей новый импульс. В 1938 году ввели карточки, и некоторые товары стали дефицитными. Еду, особенно мясо и овощи, достать было сложно. Учебные воздушные тревоги и пробные отключения электричества до того всем надоели, что настоящие, которые, как предполагалось, будут происходить намного реже, были встречены с облегчением.
Вот только наша соседка матушка Краузе, архетип берлинской домохозяйки, не разделила этого чувства.
– Старое доброе шестое чувство подсказывает мне, что это дурной ветер, который не принесет никому ничего хорошего, – вздыхала она.
Редкий вой сирены воздушной тревоги загнал ее в сырой, наспех вырытый погреб. Там она коротала время в компании семидесяти с лишним соседей, которые спустились со своими одеялами, едой, тяжелыми чемоданами, собаками и канарейками.
Матушка Краузе была знакома с бабушкой и дедушкой много лет, и совсем не хотела их обидеть.
– Шестое чувство подсказывает мне остерегаться евреев, но эти вроде ничего, – бормотала она.
Мы начали питаться Ersatz [14] Суррогатом ( нем .)
. Самые крупные берлинские универмаги, такие как «КаДеВэ», обеспокоенные нехваткой продовольствия, получили распоряжение завлекать покупателей замысловатыми представлениями, используя трофеи и идеи из завоеванных частей Европы.
В витринах больших магазинов воссоздавали сцены из нацистских фильмов, таких как «Еврей Зюсс» – исковерканная и яро антисемитская история о зажиточном придворном; «Дядя Крюгер» – антибританский рассказ про англо-бурскую войну; и биографический очерк о Роберте Кохе – славе немецкой медицины.
Но у евреев все было по-другому. Им выдавали специальные продовольственные карточки, на которых были нацарапаны маленькие «Е». С ними мы не могли покупать овощи, мясо, молоко, шоколад и любые другие праздничные угощения, с которыми раньше проблем не возникало. Одежда в магазинах тоже оказалась под запретом. Нам разрешалось делать покупки в «одобренных магазинах» только с четырех до пяти вечера, в «неарийский час». Каждые две недели выходили новые антисемитские законы, один из которых предусматривал запрет для евреев сидеть в трамваях. Обеспеченные люди закупались продуктами на черном рынке. Богатые немцы могли рассчитывать на хорошее питание в первоклассных ресторанах. Но если вы не были ни обеспеченным, ни богатым, рассчитывать приходилось только на помощь друзей.
Читать дальше