Мария Башкирцева - Если бы я была королевой… Дневник

Швейцары в домах одеты в черные куртки, брюки заправлены в сапоги до колен, а на головах каракулевые шапки.

Вообще, многие в национальном платье, простые люди носят свое платье, и не видно кошмарных немецких жакеток, и вывески немецкие попадаются реже прочих, но все-таки есть, к сожалению, все-таки есть.

Я растрогалась, пока нанимала фиакр: кучера умоляют садиться к ним с такой горячностью, что, останавливая свой выбор на ком-нибудь одном, боишься насмерть обидеть другого. Наконец мы уселись в подобие невероятно узкого фаэтона, и началась скачка с препятствиями. Мы быстро, как ветер, скользили по камням мостовой среди трамвайных рельсов, пешеходов и карет; нас поминутно трясло, а часто чуть не вышвыривало из экипажа. Этьен охал и тревожился, а я хохотала над ним, над нашей дикой скачкой, над ветром, который трепал мне волосы и обжигал щеки, и у каждой церкви, у каждой часовни, у каждого распятия или иконы набожно крестилась по примеру простых людей на улице. А вот босые ноги у женщин неприятно меня поразили. Поехала в пассаж Солодовникова покупать белый рюш; гуляла там, задрав голову, болтая руками и улыбаясь до ушей, как у себя дома. Хочу уехать завтра, ничего не могу купить, денег у меня только-только хватит доехать до дяди Этьена.

Триумфальная арка Екатерины II выкрашена в красный цвет, колонны зеленые, а украшения желтые. Несмотря на экстравагантные краски, вы не поверите, до чего красиво; вдобавок все вместе гармонирует с крышами домов и церквей, они почти все из зеленого или темно-красного листового железа. При виде этих наивных украшений становится тепло на душе, потому что понимаешь всю славную простоту русского народа. А нигилисты уже под нее подкапываются! Мефистофель развращает Маргариту. Пропаганда вершит свое низкое дело, и, если когда-нибудь под влиянием обмана и подстрекательства этот добрый народ восстанет, будет нечто ужасное: хотя в мирное и спокойное время он добр и доверчив, как овечка, но в мятеже будет жесток до самозабвения, кровожаден до безумия. <���…>

На сей раз ничего не хочу осматривать: Москва сто́ит того, чтобы потратить на нее неделю. Вернусь с деньгами и осмотрю все исторические достопримечательности. Кремль я видела, но, когда мне его показывали, отвлеклась, потому что разглядывала фиакр, разрисованный снаружи под малахит. <���…>

Господи! Как я могла поцеловать его в губы? Сама, первая! Сумасбродная дрянь! Теперь плачу и дрожу от ярости! Turpis, execrabilis [59] Гнусный, отвратительный! (лат.) .

Он решил, что для меня это совсем просто, что я уже не в первый раз, что я так привыкла! Ватикан и Кремль! Задыхаюсь от ярости и стыда! <���…>

Что бы я там ни говорила, но со времени этого кощунственного поцелуя губы мои почернели.

Мудрецы и циничные женщины, прощаю вам презрительную вашу улыбку над моим преувеличенным простодушием! Но что это? Я унизилась до того, что допускаю, будто мне могут не поверить? Может, мне еще поклясться? Нет уж, по-моему, довольно и того, что я высказываю малейшие свои мысли, тем более никто меня не неволит. Я не ставлю это себе в заслугу, потому что дневник мой – это моя жизнь, и в самый разгар удовольствий я, бывает, думаю: как долго мне придется писать нынче вечером! Как будто у меня такая обязанность!

<���…>

Понедельник, 14 августа (2 августа) 1876 года

Вчера в час уехали из Москвы, которая полна оживления и расцвечена флагами по случаю прибытия королей Греции и Дании.

Этьен положительно бесил меня всю поездку. Вообразите, что вы мечтаете о великом князе и читаете о Клеопатре и Марке Антонии, а вас то и дело прерывают репликами вроде следующих: «Ты не проголодалась? Не продрогла? Вот жареный цыпленок, вот огурцы! А может быть, съешь грушу? Не закрыть ли окно? Что ты будешь есть, когда приедем? Я дал телеграмму, чтобы тебе приготовили ванну, королева ты наша, специально для тебя выписал мраморную ванну и весь дом подготовил, чтобы принять ваше величество».

Несомненно добр, но невыносимо надоедлив. <���…>

Воскресенье, 20 августа (8 августа) 1876 года

<���…> На родине мне хорошо: все знают меня или моих родных; в положении моем никакой двусмысленности, чувствую себя и дышу свободно. Но жить здесь я не хотела бы, нет, нет!

Сегодня утром в шесть приезжаем в Полтаву. На вокзале никого.

Еду в гостиницу, пишу письмо, намеренно резкое:

«Приехала в Полтаву, но не нашла даже экипажа. Приезжайте немедленно, жду вас к полудню. Правду сказать, меня принимают не слишком любезно.