Мария Башкирцева - Если бы я была королевой… Дневник

<���…>

– Пора идти, – сказала я, резко отстранившись.

– Уже!

– Пора.

<���…>

В эту минуту я услыхала тетю, которая увидела, что у меня по-прежнему горит свет, и всполошилась.

– Вот слышите, – сказала я, вырвавшись из его рук, – уходите, спокойной ночи, – и, обхватив его голову руками, последний раз поцеловала его в губы и убежала на лестницу, не оборачиваясь.

Такое окончание сцены я где-то уже читала… Фу, издеваясь надо всем, я унижаю себя. Неужели я всегда буду собственным критиком – или это потому, что я совсем не люблю?

Среда, 24 мая 1876 года

Меня разбудили в полдень… <���…>

– Антонелли прислали человека, который наводит о тебе справки, – выпалила мама.

<���…>

– Не говорите об этом, прошу вас, – сказала я, все больше и больше мрачнея, – из всего этого не выйдет ничего, кроме новых неприятностей и унижений.

– Подумаешь, – сказали мама и тетя, – ну что за беда! Мы их не очень-то желали, мы о них и плакать не будем. Если они будут дурака валять, мы и без них обойдемся!

– О, вот как вы рассуждаете, – горько сказала я. – Согласиться или отказать – это другой вопрос, но терпеть все эти унижения… Не перебивайте меня! Все мои огорчения и горести – одно воображение, говорите вы. По-вашему, что за беда, пускай я не принята в обществе, это мне не помешает сделать хорошую партию, а в конечном счете только это и нужно. Я с вами согласна, но это мое воображение как раз и мешает мне сделать хорошую партию. Вы говорите, вот и хорошо, обойдемся. А что же мне остается? Выезжать в свет я не могу, замуж не могу… <���…> так что же мне остается? В монастырь идти! Отвечайте!

<���…>

– Поезжай в Россию, привези сюда отца, он тебя повсюду представит.

– Я могу попытаться, но я кашляю, я больна, я умру.

– Лечись, – мягко сказала Дина.

– Не стоит труда, игра не стоит свеч. Зачем мне такая жизнь!

<���…>

Сегодня вечером перед уходом я поцеловала маму.

– Она целуется, как Пьетро, – сказала мама, рассмеявшись.

– Значит, он тебя целовал, – со смехом заявил мне Валицкий, воображая, будто сказал чудовищную несообразность; мне стало совестно и даже, пожалуй, стыдно.

– Ах, Валицкий, – сказала я таким тоном, что мама и тетя обернулись к нему с упреком и неодобрением.

– Чтобы нашу Мари поцеловал мужчина! Нашу гордую, строгую, высокомерную Мари! Да ведь она так возвышенно обо всем об этом рассуждала!

Про себя я сгорала со стыда.

В самом деле, почему я пренебрегла своими принципами? Не могу согласиться, что из слабости, из увлечения. Если я с этим соглашусь, перестану себя уважать! И не могу сказать, что меня на это подвигла любовь.

Мне это доставляло удовольствие. Причина та же, по какой я позволяла ему касаться ногой моей ноги.

Главное – прослыть недотрогой. Все так привыкли к моей неприступности, что не поверили бы собственным глазам. А я сама столько раз рассуждала о своих твердых правилах, что, не будь дневника, тоже бы не поверила.

Кстати, поддаваться можно только тому мужчине, в чьей любви вы уверены: он не выдаст, а с теми, которые просто ухаживают, нужно держать ухо востро.

С серьезным, влюбленным мужчиной будем легкомысленны, а с легкомысленным – строги.

Господи, как я довольна, что написала именно то, что думаю!

<���…>

Воскресенье, 28 мая 1876 года

<���…> Читаю Горация и Тибулла. Тибулл пишет только о любви, мне это подходит. А кроме того, параллельно с латинским текстом у меня в книге дается французский, это полезное упражнение.

Почему здесь нет Антонелли?

Лишь бы только вся история с замужеством, которую я затеяла из легкомыслия, не навлекла на меня неприятностей! Я так боюсь! Не надо было ничего обещать Антонелли. <���…>

Вторник, 30 мая 1876 года

<���…>

Значит, для меня ничего нет. Ничего. Жить отверженной и не видеть никакого выхода из этой отверженности. Я не понимала, что никто не захочет взять меня в жены. Меня оглушали моими «успехами», не мешали мне смеяться и шутить, слушать, как мне толкуют о любви, думать, что все это для меня возможно, но лучше бы мне показали, какая я дурочка. Да, за мной ухаживают, я хорошенькая, но на мне не женятся.

<���…>

Как прав был Исаевич [41] Павел Исаевич – по-видимому, родственник Доминики Исаевич, жены дяди М. Б., Жоржа, и матери Дины. , говоря, что в России мы бы по-прежнему занимали положение, которое принадлежит нам по праву, потому что там нас знают, – «а за границей вы всегда будете новыми людьми, иностранцами, никому не знакомыми…». Да, он был прав, в России можно было бы жить, как все харьковские или полтавские дворяне. Там мы дома, там нас знают, мы такие же, как все, у нас есть свое место в обществе.