Мария Башкирцева - Если бы я была королевой… Дневник

<���…>

Четверг, 20 апреля 1882 года

<���…> Написала в натуральную величину Терезу, шестилетнюю девочку: она идет по дорожке фермы за покупками; потом, тоже в натуральную величину, – старика у окна, а рядом с ним горшок с розовыми гвоздиками; потом мальчишку с сумкой, в натуральную величину, до пояса; сделала пейзаж на холсте в тридцать сантиметров, и другой – десять сантиметров; кроме того, три морских пейзажа, пять-шесть маленьких этюдов и несколько рисунков углем; вдобавок две неоконченные пастели и рисунки пером в альбоме.

Не знаю, хорошо это или ужасно, и от страха у меня точно огнем жжет все тело. <���…>

Суббота, 22 апреля 1882 года

<���…> Уж я, кажется, люблю живопись больше всего на свете, но, право же, она бы могла больше меня радовать! Мнимое призвание, мнимый талант, мнимая надежда! Сегодня ходила в Лувр; нет, пожалуй, я на себя клевещу: с таким зрением, как у меня, невозможно, чтобы человек не научился передать то, что видит. Раньше от сомнений меня хранило невежество, но с некоторых пор глаза мои открылись. Сегодня пришел черед Паоло Веронезе, который явился мне во всем своем блеске и великолепии; какое неслыханное богатство тонов! Как объяснить, что это великолепие казалось мне до сих пор собранием огромных, тусклых, серых и плоских полотен? Теперь я вижу то, чего прежде не видела… Знаменитые холсты, на которые я раньше глядела только по обязанности, теперь притягивают и восхищают меня: чувствую изысканность колорита, постигаю цвет – наконец-то!!! Дважды возвращалась к одному пейзажу Рёйсдала… [159] Рёйсдал – эту фамилию носили два голландских художника: Саломон ван Рёйсдал (ок. 1602–1670) и Якоб ван Рёйсдал (1628/ 1629–1682), оба – мастера пейзажа. Еще несколько месяцев назад я не видела в нем ничего, что увидела нынче утром: ни настоящего воздуха, ни пространства, – это же не живопись, это сама живая природа. <���…>

Вторник, 9 мая 1882 года

<���…> Меня преследует портрет девушки кисти Сарджента [160] Джон Сингер Сарджент (1856–1925) – американский художник, до 1885 г. живший большей частью в Париже. : он прелестен. Изысканное произведение, я бы охотно повесила его в музее рядом с Ван Дейком и Веласкесом. <���…>

Суббота, 20 мая 1882 года

<���…> Бастьен-Лепаж собирается делать картину – крестьянский мальчик, глядящий на радугу; это будет божественно, поверьте мне. Какой талант, какой талант, какой талант!

Понедельник, 22 мая 1882 года

<���…> Мне кажется, что я не полюблю никого… кроме одного-единственного человека… но, скорее всего, человек этот никогда меня не полюбит… Жюлиан прав: чтобы отомстить ему, мне нужно вознестись высоко над ним – заключить блестящий брак с одним из великих мира сего, богатым и известным. Хорошо бы! Или прославиться своим талантом, как Бастьен, чтобы весь Париж оборачивался мне вслед. Хороша же я: рассуждаю об этом так, как будто это в моих силах! А ведь у меня одни несчастья. О Господи, Господи, сделай так, чтобы я с ним наконец сквиталась! Я буду так добра ко всем, кто страдает… <���…>

Воскресенье, 28 мая 1882 года

<���…>

Приехала герцогиня Фиц-Джеймс и обещала, что вечером представит нас своей невестке. Та дает бал. Мама уверяет, что эта дама – сама любезность и только и ждет, как бы нам посодействовать в обществе. Кажется, они довольно часто видятся, но я ничего точно не знаю – вечно занята своей чертовой живописью. Заезжаем за ней и отправляемся на бал вместе.

На балу все самого высшего разбора: настоящее общество, настоящие барышни, свежие и прелестные. Настоящие туалеты. У старой герцогини уйма племянников и внуков. <���…> При мне звучали самые известные, самые аристократические имена, а те немногие гости, которых я знала раньше, отличаются отменной элегантностью. Что до меня, то я жестоко скучала. Во-первых, я не так одета: платье милое, но не для бала; от чувства неполноценности я делаюсь угрюмой, и потом, я ни с кем не знакома, и все молодые люди танцевали здесь всю зиму, а все девушки друг с другом на «ты». <���…> В общем… <���…> мне бы нужно было месяца два по меньшей мере, чтобы освоиться… Я дикарка, усталая, грустная и т. д. <���…>

Понедельник, 29 мая 1882 года

<���…>

Утром виделась с Жюлианом. Он считает, что большой пастельный портрет Дины вышел очень хорошо.

Но я завожу речь о том, большом полотне, которое хочу написать на будущий год; однако идея этой картины отнюдь не прельщает Жюлиана, с его легкомысленным вкусом и поверхностностью. Я-то сама очень увлеклась, но не смею ему об этом сказать, потому что увлекаться, загораться подобными сюжетами дозволено лишь талантливым людям. У меня это выглядит тщеславием, и вообще смешно. Думала я написать эпизод карнавала… но отказалась от этой мысли. Получилась бы демонстрация красок, и не более того. В глубине души чувствую, что бы мне хотелось сделать; вот уже много месяцев, чуть не два года, я тянусь к этому умом и сердцем… Не знаю, достанет ли мне сил нынешней зимой, чтобы наконец как следует исполнить свой замысел. Ну что ж, тем хуже, пускай живопись будет самая заурядная, зато в ней будут другие достоинства: правдивость, чувство и душевная приподнятость. Не может быть, чтобы не удалось то, что переполняет душу, тем более если хорошо рисуешь. Короче, сюжет такой: после того как Иосиф Аримафейский похоронил тело Иисуса и привалил камень к двери гроба, все ушли, темнеет, и Мария Магдалина и другая Мария остаются одни перед гробом.