– Что же вы здесь делаете, если вас эта работа раздражает?
– То же что и вы. Склоняюсь перед всемирным капиталом, чтобы удержаться на плаву.
– Что ж, деньги отличный повод.
Кто-то говорит не было выбора. Коллега может стать учителем если думает, что все только на него и опираются, а все остальные без него ноль без палочки. Начальник может злоупотреблять своими полномочиями. В целом отношение учителя на работе – это когда я знаю, что всем другим нужно делать и как нужно выполнять свои функции. Точка зрения ученичества – когда я принимаю нынешнее условие вещей и пытаюсь стать предельно полезным, продуктивным участником производственного процесса. Всего один человек, которого я могу пропесочить, это я сам каким был вчера. Я могу оценить, чему я обучился, а где не дотягиваю. Знания не меняющие поведения – бесполезны. Можно проводить аналогию себя с тем, кем в принципе я могу быть. Во всяком случае про себя мы знаем где лжем, где просто отлыниваем от работы. Поэтому лишь один человек, на которого нужно глядеть, так это на самого себя. Нужно делать свою работу на пределе своих возможностей и с открытым сердцем.
Это была первая плавка металла при которой я присутствовал. Прорыв расплавленного металла на свободу казался схож с наступившим вдруг утром для людей, находившихся у жерла печи. Устремившийся, нагретый добела, поток металла полыхал ясным, солнечным пламенем. Облака черного пара, освещенного багрянцем, клубились над печью. Неравномерными вспышками рассыпались фонтаны искр, казавшихся каплями крови, вытекающей из разорванной артерии. Воздух был разорван в клочья, он обдавал безумным пламенем, багровые пятна петляли и рвались вниз пространства, словно не желая оставаться в глубине созданной человеком конструкции, как бы стремясь обрушить колонны, балки, мосты кранов над головой.
Однако, металл не обнаруживал никакой агрессивности. Длинная белая полоса напоминала реку и торжественно блестела. Она послушно текла из устья между двумя хрупкими берегами. А потом падала на несколько метров вниз, в ковш, вмещавший десятки тонн металла. Поток разбрасывал звезды, выпрыгивавшие из его ровной глади и казавшиеся столь же милыми и невинными, как искры, брызжущие из детских бенгальских огней. Только в самой вблизи становилось видно, что все кипит. Временами из него вырывались брызги, летевшие на пол у желоба; жидкий металл, соприкасаясь с полом, вспыхивал огнем, затем остывал. Десятки тонн металла ставшие расплавленные при большой температуре, могли уничтожить любую стену цеха, погубить всех, кто работал около потока. Однако каждый сантиметр его пути, каждая молекула были покорны воле сталевара. Мелькавший под крышей багровый свет выхватывал из темноты лицо человека, стоящего в дальнем углу. Прижавшись к колонне, сталевар ждал. Резкая вспышка на миг пустила блеск света в его глаза, потом на черные металлические колонны и седовато-серые пучки его волос, потом и на карманы его одежды, в которых он держал руки. Высокий и крепкий, он превосходил ростом окружающих. Лицо его состояло из выступающих скул и нескольких резких морщин, запечатленных, все же, не старостью. Ему был сорок один год, все-таки хроническая усталость временами побуждала людей предполагать, что он старше. Струйка пота, стекала с его виска на шею. Все чувства сейчас плавились и смешивались в его душе, и сплав этот преображался в удивительное и спокойное ощущение, которое подталкивало его улыбаться и изумляться тому, что счастье может жалить. Его подручный казался человеком, уже подходящим к шестидесяти годам; у меня складывалось мнение, что, пройдя промежуток молодости, он вошел в зрелый возраст сразу из юности. У него был большой рот, узкий лысеющий лоб, который покрывали жидкие волосы. В его осанке была какая-то вялость и бессилие, противоречащая контурам высокого стройного тела, элегантность которого требовала уверенности аристократа, а преобразилась в неуклюжесть невежи. У него было грубое бледное лицо и тусклые заволоченные глаза, взгляд которых не спеша плутал вокруг, переходя с предмета на предмет, не замирая на них. Он выглядел уставшим и болезненным. Ему было сорок восемь лет.
Металл возрастал к краю ковша и не скупясь переливался через край. Ослепляюще-белые струйки довольно быстро темнели, a еще через миг превращались в готовые обломиться черные металлические сосульки. Шлак застывал толстыми коричневыми гребнями, похожими на земную кору. Корка толстела, в ней раскрывались редкие трещины, внутри все еще кипела расплавленная масса. Высоко в воздухе проплыла кабина крана. Непринужденным движением руки крановщик толкнул рычаг: подцепленные на трос стальные крючья спустились вниз, захватили ручки ковша, аккуратно, словно ведро с водой, подняли десятки тонн металла и понесли к ряду форм, ждавших, когда их наполнят. Темнота озарилась пламенем, вспыхнувшим над разливаемой сталью. Медовое сияние, отливающее чистым золотом, легло на стену за моей спиной. Полоса света не спеша двигалась по моему лбу. Лицо сталевара хранило в это время спокойное выражение. Я откинулся назад и на время закрыл глаза. Колонна за моей спиной колебалась в такт движениям крана. Работа окончена, подумал я. Заметивший меня сталевар одобрительно улыбнулся, как товарищ и участник рабочего процесса, знавший, почему среднего роста темноволосый человек должен был оказаться здесь в этот момент. Я улыбнулся в ответ и направился в диспетчерскую, вновь перевоплотившись в наделенного скучным лицом человека. В тот день я задержался на работе.
Читать дальше