Лора Коулман - Годы с пумой. Как одна кошка изменила мою жизнь

Не могу не заметить, что при свете дня лагерь выглядит даже хуже, чем вечером.

Повсюду деловито расхаживают странные животные.

Белки, то ли крысы, то ли морские свинки, пятна у которых образуют линии, похожие на лампасы, опять эта свинья, хотя теперь начинаю сомневаться, что это свинья… Она больше похожа на гигантскую тропическую тварь, помесь свиньи и дикого кабана. Кое-как расчищенные тропки ведут в лес, и я чувствую некое давление на тыльную часть шеи, когда надо мной склоняются деревья. Старые инструменты, доски, ржавые изгороди клубком валяются среди грязи, обломков кирпичей, гниющих листьев, крошащегося цемента и луж. Кажется, кто-то пытался придать этому заповеднику жизнерадостный вид: когда-то спальный блок был украшен яркими изображениями обитателей джунглей, но теперь на месте туканов и попугаев осталась лишь потрескавшаяся краска и паутина. Приглядевшись повнимательнее, замечаю в бетоне тысячи крошечных розовых яиц. Меня невольно передергивает, и я стараюсь не представлять, какие малюсенькие сердца развиваются внутри. Надо всем довлеет сшибающий с ног запах влажной земли и гниющих фруктов.

– Лаура?

Я поворачиваюсь. Ко мне приближается женщина. Она боливийка, низенькая, с круглым лицом в обрамлении густых черных волос, заплетенных в косы, которые доходят почти до талии. Женщина сутулится, вокруг ее темных глаз видны морщины безмерной усталости. На ней джинсы, резиновые сапоги, рубашка из плотной ткани и старая, потрепанная ковбойская шляпа. С собой рюкзак, к нему привешены мачете, веревки, карабины, ведра. Идет так, будто атакует: размахивает руками, словно отталкивает воздух со своего пути. Мне даже хочется попятиться, чтобы уступить ей дорогу. Так я и делаю, упираясь спиной в дверь комнаты «Ла-Пас». Но тут женщина подходит ближе и… улыбается. От этого морщины на ее лице разглаживаются, кожа начинает сиять, мне вдруг хочется сделать шаг вперед, а не назад.

– Vamos [10] Идем. , – отрывисто зовет она.

Женщина тут же начинает шагать прочь, и я увязываюсь следом, прохожу сквозь завешенный сеткой вход в comedor. Моя рука автоматически берет предложенную кружку кофе, тело послушно устраивается на шаткой скамейке. Приходится ухватиться за стол, чтобы не упасть. Женщина садится напротив и кладет ладони на потрескавшуюся деревянную столешницу между нами. Руки ее исчерчены шрамами.

Столовая у них… причудливая. Здесь три длинных стола, за которыми могут разместиться человек, наверное, тридцать (если сидеть вплотную), но сейчас никого нет, кроме нас. Стены из кирпича, но примерно на уровне талии они попросту обрываются, уступая место зеленой сетке. Вместо пола – утоптанная земля, крыша из листового металла. У меня чувство, будто мы не в помещении. Две рыжие обезьяны сидят на низко свисающей лиане прямо за сеткой и сверлят меня взглядом. Коко и Фаустино.

Я смотрю на кофе, обнимаю пальцами горячую старую пластиковую кружку. Я не пью кофе. От него все атомы тела начинают дребезжать. Но я вцепляюсь в эту кружку, будто от этого зависит моя жизнь, – потому что знаю: так и есть. Я знаю этот запах. Запах чего-то нормального среди всего этого безумия.

– ¿Hablas español? [11] Ты говоришь по-испански?

Голос у женщины низкий, словно она подстраивает его для другого собеседника, которого я не вижу. Наверное, ей за тридцать. Может, даже ближе к сорока.

Я кривлюсь, делаю рукой жест «так себе».

– Más o menos [12] Более-менее. .

Она кивает.

– Entonces mi nombre es Mila [13] Итак, меня зовут Мила. . – Затем начинает говорить по-английски с сильным акцентом: – Я и наш ветеринар Агустино начальники заповедника. Кажется, ты с ним уже познакомилась?

Быстро киваю.

– Мы заботимся о диких животных, которых пытались нелегально продать. Monos, aves, chanchos, tapires, gatos [14] Обезьяны, птицы, свиньи, тапиры, кошки. …

– Gatos? – перебиваю я.

Кошки? Интересно, собаками тоже нелегально торгуют? Это меня немного ободряет. Я люблю собак. Но забыла, как по-испански «собака», а оглядываясь вокруг, вижу только обезьян. У некоторых сотрудников на плечах яркие птицы. Я вздрагиваю, заметив мальчика, шею которого обвил кто-то вроде детеныша анаконды.

– Sí. У нас шестнадцать кошек. Ягуары, оцелоты. И пумы.

Тупо пялюсь на Милу. Понятно. Значит, не домашние.

– У меня есть пума, с которой можешь поработать ты.

– Пума ?!

Она кивает.

– Но, если согласна, ты должна остаться здесь на месяц. Чтобы работать с пумой, нужен минимум месяц, – она колеблется, пристально разглядывая меня. Я нервно тереблю воротник и смотрю на ее покрытые шрамами руки. – Если нет, можешь пробыть меньше. Две недели. Работать с птицами, обезьянами.