Виктор Иванов - Мальчишки в бескозырках

— Так точно, товарищ генерал-полковник, — ответили мы в один голос. Хотя, честно говоря, нам было не до концерта.

— Ну и прекрасно. Пойдемте в зал.

Адмирал Головко посадил рядом с собой Сенчугова, а я сел с генерал-полковником Воробьевым. Что происходило на сцене, я почти не видел. Шутка ли, сидеть рядом с такими начальниками? И потом я чувствовал, что сижу в чьем-то кресле. Может быть, адмирала или генерала. И от этого мне тоже было неловко.

С большим облегчением услышал объявление об антракте. В антракте мы снова напомнили о своей просьбе. В конце концов, адмирал Головко и генерал-полковник Воробьев пришли к выводу, что короткая аккуратная прическа нам будет к лицу. Головко сказал, что в принципе он согласен такое разрешение дать, но окончательное решение обещал принять несколько позже.

Счастливые от сознания выполненной миссии и полные впечатлений от встречи с прославленным адмиралом, мы возвратились в казарму. Нас с нетерпением ждали. Мы подробно рассказали о встрече, но предупредили, что окончательно решение будет принято позже. Однако все сразу восприняли это как дело решенное. Утром весть о том, что нам разрешили ношение волос, со скоростью света распространилась по всем ротам, дошла она и до командования училища. После завтрака меня вызвал к себе заместитель начальника училища по строевой части капитан второго ранга Михаил Михайлович Рожков.

— Ты был вчера, Иванов, в клубе на концерте? — спросил Михаил Михайлович.

— Так точно, был.

— И не стыдно тебе было ездить в таком неопрятном виде?

Я покраснел и сказал, что вид у меня вполне приличный.

— Ты в зеркало посмотри, — настаивал Рожков, — у тебя же волосы на уши лезут.

Я-то знал, что волосы у меня подстрижены, что отросли не больше сантиметра.

— Завтра парад. Давай-ка приведи себя в порядок!

Я был у Рожкова любимцем. Но никогда не думал, что Михаил Михайлович так накажет меня за то, что взял на себя роль общественного ходатая. На глазах у меня навернулись слезы. Было обидно получить разрешение на ношение волос для других, а самому лишиться последних. Но Михаил Михайлович был неумолим, и под сочувственные взгляды товарищей по парадной роте меня тщательно подстригли под ноль.

— Вот таким ты мне больше нравишься, — сказал Рожков. И, наклонясь ко мне, тихо добавил: — Это тебе урок. Такие вопросы не решаются через голову своих непосредственных начальников.

Вскоре в училище объявили, что нам разрешено ношение короткой аккуратной прически. Все радовались. Вместе со всеми ликовал и я. И мне уже не портило настроение то обстоятельство, что мои волосы на полсантиметра короче, чем у других.

Но радость наша длилась недолго. Вскоре на должность Главнокомандующего был назначен адмирал И. Юмашев. Осенью 1948 года он побывал в нашем училище. Нас построили в актовом зале, и адмирал, внимательно осмотрев нас, сказал:

— Красивы вы, ребята, с волосами, а без волос, наверно, будете еще краше.

Эта фраза решила все. Вскоре нам стало известно, что ношение волос разрешено только выпускному классу, а остальным — стрижка под ноль. Нашу роту это решение особенно не огорчило. Мы учились уже в девятом классе, не за горами был и последний — выпускной класс. Всего и делов-то — два-три раза подстричься.

Сегодня такие проблемы нахимовцев не волнуют. И ленты у них с якорями, и наголо их не стригут. Да и учатся всего два года.

Много лет спустя так получилось, что моя семья жила в том же доме, где проживал адмирал Головко со своей семьей. Родители моей жены были дружны с Арсением Григорьевичем и его женой Кирой Николаевной — актрисой МХАТа. В один из приездов в Москву в отпуск при встрече с адмиралом Головко я напомнил ему ту давнюю историю с волосами. Оказывается, Арсений Григорьевич ее помнил и от души посмеялся на тем, как мы выпрашивали у него волосы.

В другой раз, поздравляя меня с присвоением звания капитан-лейтенанта, он шутя сказал:

— Видимо, зря я тогда разрешил носить вам прическу, глядишь, сейчас бы твоя шевелюра была погуще.

В училище была прекрасная художественная самодеятельность. Создавать ее стали зимой 1944/45 года. Вначале не было инструментов, и мы, энтузиасты, под руководством учителя пения, израненного фронтовика, играли мелодии на губах. Именно так мы аккомпанировали певцу, исполнявшему песню «Встань, казачка молодая, у плетня». Затем, когда училище получило различные музыкальные инструменты, был создан хороший струнный оркестр. По решению командования мне выдали полный немецкий аккордеон, с которым я не расставался вплоть до выпуска из училища. Ребята подобрались голосистые, петь любили. Самые лучшие наши концерты случались вечером, после поверки перед сном. Любимым местом для таких выступлений была умывальня в гальюне. Под грохот нашего ударника — виртуоза Игоря Кириллова, под аккомпанемент моего аккордеона ребята пели самые разнообразные песни. Всю душу и голос вкладывали в фокстрот «А я сердце свое потерял на широком приморском бульваре». Но основной темой была, конечно, морская. Мы пели про капитана с трубкой и девушку в серенькой юбке, про юнгу Биля, который молча защищался от ударов у перил и его любила Мэри. Популярной была у нас песня про парусник «Жанетта». Каждый вечер во всю силу легких мы голосили, как «в Кейптаунском порту, с какао на борту «Жанетта» поправляла такелаж. И прежде чем уйти в далекие пути, на берег был отпущен экипаж». Дальше известно, что может делать экипаж парусника, отпущенного на берег перед выходом в море. Откуда они брались, эти лихие песни, до сих пор понять не могу. Конечно, такие слова: «Когда море горит бирюзой, опасайся шального поступка, у нее голубые глаза и широкая серая юбка» — вызывают сегодня улыбку, но нас тогда привлекало в таких песнях иное: честь моряка, его преданность любимой женщине. Пели мы и то, что исполняли на вечерней прогулке: «Пары́ подняли боевые корабли. Уходят в плаванье, с кронштадтской гавани, чтоб стать на страже советской земли». Очень любили песню про бескозырку и бушлат: «В нашем кубрике, в чести, в почете, две заветные вещи лежат: это спутники жизни на флоте — бескозырка да верный бушлат. Бескозырка, ты подруга моя боевая и в решительный день, и в решительный час я тебя, лишь тебя надеваю…»