Виктор Иванов - Мальчишки в бескозырках

Я никогда не спрашивал Тимофеева, из-за чего он попал в штрафную роту, хотя не мог понять, как такой смелый и хороший человек угодил в преступники.

Однажды после сильного артобстрела мы хоронили погибших однополчан. Я не в силах был смотреть на яму в мерзлой земле и ушел в землянку. Там застал Тимофеева, плечи его вздрагивали. Мне показалось, что он плачет.

— Что с тобой, Михаил Филиппович? — спросил я тревожно.

— Не везет мне, Витек, — вздохнул Тимофеев. — Жизнь с самого начала наперекосяк пошла… Вот и сегодня — схоронил очень хорошего человека…

Я понял, о ком он говорит. Среди убитых была машинистка Люда, из-за которой Тимофеев частенько пропадал в штабе.

Я сидел, не зная, чем утешить Михаила Филипповича. Мне было жаль всех погибших одинаково. Ему же одна из смертей была особенно горька…

Свернув самокрутку, Тимофеев продолжал:

— И в штрафную-то я попал по-дурацки… Возвращался с боевого задания, выпустил шасси и пошел на посадку. И вдруг на летное поле выехала легковушка. Отвернуть не успел и при посадке рубанул крылом по кабине. В машине сидел полковник. Погиб… Дернуло же его выезжать на полосу!..

Мне было жаль Михаила Филипповича. Именной маузер, полученный от наркома Ворошилова еще до войны, говорил сам за себя.

За этот маузер Тимофееву частенько попадало от командира полка подполковника Кононова. Тот требовал, чтобы Тимофеев сдал маузер на склад боепитания, так как рядовым такое оружие не положено. Смешно было наблюдать, как Михаил Филиппович прятался от командира полка, чтобы избежать лишнего выговора.

Мне очень хотелось пострелять из маузера. Ведь такое оружие я раньше видел только в кино. Стоило большого труда уговорить Тимофеева разрешить мне это сделать. Пошли в лес, и там я несколько раз выстрелил. Самое сильное впечатление на меня произвела возможность пользоваться маузером, как карабином. Для этого рукоятка маузера с помощью специального приспособления крепилась к деревянной кобуре.

Михаил Филиппович очень переживал свое разжалование. Во время наших общих командировок в Ленинград он вынимал из карманов капитанские шпалы и просил меня закрепить их на петлицах. Отказать я не мог. Конечно, это было серьезным нарушением дисциплины. Понимал это и сам Тимофеев? Он виновато вздыхал и говорил, что не сможет пережить позора, если кто-нибудь из знакомых встретит его в городе в звании рядового. Сложнее Михаилу Филипповичу стало, когда ввели погоны. Он почему-то надел погоны старшины. Не знаю, чем бы все это кончилось для него, но летом 1943 года Тимофеев был восстановлен в звании и отправился снова в истребительную авиацию. После войны я наводил о нем справки. Мне сказали, что он погиб в бою.

27 января мне исполнилось двенадцать лег. В тот праздничный для меня день произошло еще одно событие: вместе с прибывшим пополнением я принял воинскую присягу. И хотя в 577-м артиллерийском полку я уже принимал присягу, мне сказали, чтобы я сделал это вторично, так как в документах не осталось соответствующей записи. Вот так я и присягнул дважды.

Учеба в отряде была короткой. Уже в начале февраля мы были распределены по подразделениям. В прежнем полку я был связистом, и это определило мою специальность на новом месте. Меня назначили во взвод связи, в отделение, которым командовал младший сержант Петр Поликарпович Заостровцев. Пополнение связистов принимал командир взвода младший лейтенант Холодный. Многие детали я уже позабыл. Но недавно мне напомнил их сам Холодный, с которым мы встретились после сорокалетней разлуки. Помогла нам увидеться статья «Юнбат Иванов», опубликованная в «Комсомольской правде» в октябре 1982 года.

Встреча наша была сердечной и очень волнующей. Мне позвонили из «Комсомольской правды» и сказали, что в редакции находится мой фронтовой командир взвода Николай Александрович Холодный, который меня разыскивает вот уже сорок лет. От волнения у меня даже перехватило горло. Я попросил дать Холодному трубку, но разговора у нас не получилось. Одни спазмы и слезы. Я пригласил Николая Александровича к себе и вышел его встречать.

И вот я вижу своего бывшего командира. Прошло почти полвека. Конечно, мы изменились и не сразу узнали друг друга, но это было в первое мгновение, а затем мы крепко обнялись и, не стесняясь, заплакали. Так и стояли, обнявшись, среди моих нынешних сослуживцев.

Два дня мы провели с Николаем Александровичем, вспоминали фронт, товарищей… Оказалось, он несколько раз ездил в Ленинград, разыскивая меня. Он считал, что я обязательно должен жить в Ленинграде и быть артистом, музыкантом. И совершенно не ожидал увидеть меня офицером, да еще морским.