Виктор Иванов - Мальчишки в бескозырках

— А тебе, служивый, куда? — спросил дед, пряча улыбку в прокуренные усы.

— До пересыльного пункта.

— Ну что ж, — сказал дед, — до пересыльного так до пересыльного. Садись, подвезу.

Было видно, что дед обрадовался пассажиру, да еще военному. Постелил мне сенца, и мы поехали. Путь до пересыльного пункта был неблизкий. Пустив лошадку спокойной рысью, дед повернулся ко мне.

— Что, видать, дело у Красной Армии плохо, раз берут в армию таких мальцов? — спросил дед.

— Да нет, дедушка, хватает в Красной Армии взрослых солдат. А я в армию попал случайно, добровольно.

— Это как же?

Я ему рассказал, как попал в армию, о блокаде Ленинграда. Дед таких подробностей не знал и все просил снова и снова рассказать о блокаде. Подъехали к пересыльному пункту.

— Храни тебя господь, сынок. Ты теперь уж себя береги. Вторая-то пуля может быть для тебя последней. Мой тебе совет: больше на фронт не ходи. Ты еще такой малец, что тебе не воевать надо, а учиться. Да по правде сказать, и мамку с батькой жалко будет, если тебя убьют.

— Ладно, дедушка, не до учебы сейчас. Надо фашистов бить. Вот кончится война — выучусь, еще успею.

— Ну, ну, — вздохнул дед, — тебе решать. Эхма! Нынче все за Расею встали, и стар и млад. И я бы пошел, если бы ногу не отбили на германской.

Тепло попрощавшись с дедом, я слез с саней и зашагал к крыльцу дома. Случайно обернувшись, увидел, что дед перекрестил меня в спину. Затем, усевшись поудобнее в сани, покатил своей дорогой.

На пересыльном пункте меня распределили в комендантское отделение, которым командовал высокий усатый старшина. Выделили койку у печки, и я впервые после госпиталя спокойно уснул.

Все в отделении были фронтовики, оставленные после госпиталя по негодности к строевой службе. У меня со всеми установились самые дружеские отношения. Старшина питался не в общем зале, а в «старшинском» и на следующий день повел меня туда с собой. Официантки и повара, видимо, очень его уважали, и это уважение в какой-то степени распространилось и на меня. Когда мы приходили со старшиной, нас старались угостить чем-то вкусным.

Прибыло молодое пополнение 1925 года рождения, и меня назначили старшим одной из групп. Помню, построил новобранцев, чтобы вести их в поликлинику. Ни у кого из них не возникло сомнения, что я еще мал командовать. В их глазах я выглядел фронтовиком, прибывшим из госпиталя, ефрейтором. Наверное, со стороны было забавно наблюдать, как двенадцатилетний пацаненок вел строй в поликлинику, старательно отсчитывая: «Раз, два, три! Раз, два, три! Левой! Левой! Левой!» Парни, которые были старше меня лет на шесть, старались идти в ногу.

Затем приехали на пересыльный пункт представители одной из танковых дивизий. Начали меня уговаривать ехать с ними. Но я сказал, что хочу только на Ленинградский фронт или на Балтийский флот юнгой.

Вслед за танкистами прибыли за пополнением летчики с Ленинградского фронта: старший лейтенант и два старшины. Они предложили мне ехать с ними в полк. Я всегда любил летчиков и моряков. Уже одно то, что они летчики, да еще с Ленинградского фронта, решило все. Я согласился.

Вместе с новобранцами сел в эшелон, который должен был доставить нас к Ладоге. Дальше предстояло шагать по ладожскому льду, по знаменитой Дороге жизни — в Ленинград.

Когда погрузились в теплушки, я вдруг вспомнил, что все мои госпитальные документы, деньги, а также подарки от раненых остались у директора детского дома. Доложил об этом старшему лейтенанту. Он велел мне бежать в детдом и забрать документы. Не чуя под собой ног, я побежал. Больше всего боялся, что не застану на месте директора. На мое счастье, он оказался у себя в кабинете. Документы и деньги я у него получил, а когда собрался уходить, директор сказал:

— Хотя ты и торопишься, Витя, а с ребятами надо попрощаться. Ты иди во двор, а я им скажу, что ты уезжаешь на фронт.

Вскоре во дворе собрались все мальчишки и девчонки детского дома. Я им сказал, что по решению командования снова еду на фронт, бить фашистов под Ленинградом.

Одна девочка, моя ровесница, подошла ко мне и сказала, что она тоже ленинградка. Папа погиб на фронте, а мама умерла в эвакуации, так и не оправившись от голода. Осталась в Ленинграде тетя. И хотя ей в детдоме и тепло и сытно, она мечтает вернуться домой, в Ленинград. Почти каждую ночь она видит во сне маму, свой дом на Суворовском проспекте. Но пока фашистов от стен Ленинграда не отбросят, ей туда не вернуться.