Иван Никитчук - Украинский Чапаев. Жизнь и смерть легендарного комдива Николая Щорса

Он сказал громко:

— Второму и третьему батальону отступить к лесу, — и рукой указал на лесок по дороге на Киев. — Отступить немедленно! — повторил он решительным тоном, видя недоумение в глазах своих штабных.

И было чему удивляться: фланги — крепкие, центр — непробиваемый, а комбриг приказывает оголить центр, приказывает отступить тем, которые привыкли только наступать. Зачем? Почему?

Приказ выполнили. Батальоны богунцев отступили к лесу.

Щорс помчался верхом к конному полку. Не сходя с коня, выехал на пригорок и наблюдал в бинокль, как сечевики, стягиваясь с флангов, всей своей массой набрасываются на центр. Их артиллерия, бьющая откуда-то справа, расчищает перед ними путь ураганным огнем. «Центр» молчит, ибо там, где по расчетам петлюровского командования должны находиться батальоны богунцев, никого уже не было. И молчание неприятеля воодушевляло сечевиков: они двигались сплошной массой, плечом к плечу, растекаясь по долине, прочесывая перелески и заросли.

Когда со стороны Киева прекратился подход новых петлюровских полков, Щорс взмахнул нагайкой:

— Замкнуть кольцо! Фланги в бой!

Сам помчался во главе конного полка, чтобы отрезать попавшим в ловушку сечевикам путь к Днепру.

Двинулись богунцы, таращанцы, новгородсеверцы. Они громили, уничтожали петлюровские роты, полки. Боженко, вздымая снежное облако, несся по полю впереди своей Таращи.

И петлюровцы, разгромленные, бежали без оглядки…

1 февраля в 2 часа дня бригада ворвалась в Бровары. Впервые так тесно, локоть к локтю, сошлись в бою полки-побратимы — Богунский и Таращанский.

Таращанцы соревновались своей славой с богунцами. Но когда командование армией назначило в селе Бровары смотр полков первой дивизии, богунцы, стоявшие на снежном поле против таращанцев, затмили их своей строгой воинской выправкой. Большинство богунцев было в старых, обтрепанных шинелях, многие были в опорках, лаптях, но сразу видно было, что это бойцы регулярной части Красной армии, спаянные сознательной дисциплиной.

Щорс в своей неизменной кожаной куртке, неподвижно стоявший перед строем богунцев, по сравнению с Боженко, лихо гарцевавшим на коне, выглядел очень скромным. На батьке была богатая бекеша, вся оплетенная ремнями, оправленная в серебро шашка. В руке дрожала нагайка.

Спрыгнув с коня, Боженко подошел к Щорсу:

— Здорово, Мыкола!

— Здравствуй, батько!

Пышные усы Боженко не скрывали хитрой улыбки.

— Ну, Мыкола, ось вин, наш древний Киев! — радостно тряс его Боженко. — Кидай клич — утром буду со своей таращой звонить во все колокола, встречать богунцив.

— Не торопись, батько. В Киев войдем со своей музыкой. В Чернигове богунцы трофеем обзавелись — духовым оркестром.

— Чув. Дують вже, розучують «Интернационал».

— Займись, Василий Назарович, строем. Приодень, подтяни бойцов. Гости до нас… Антонов-Овсеенко.

— Не богато живешь и ты, Мыкола. Подывись, як обдрыпалысь твои хлопцы…

— Подожди, батько, скоро приоденемся.

Боженко, сообразив, что Щорс намекает на киевские запасы Петлюры, сразу забеспокоился. Щорс целился и попал в самое больное место батька. Все знали, что Боженко не признавал победы без трофеев и к трофеям относился со страшной ревностью. Его вечно мучил страх, что кто-нибудь захватит их раньше, и он был горд, когда мог сообщить в донесении о захваченных у врага богатых трофеях.

— На киевские склады заришься! — воскликнул батько. — Так таращанцы ж уперед пидуть!

— А я слыхал, что богунцы.

— Хто то балакае?

— Чего там балакать, если приказ уже есть!

Теперь хитро улыбался Щорс. Боженко совсем разволновался.

— Ой, хитришь, нема ще такого приказа. — И, наклонившись к Щорсу, шепнул ему на ухо: — Знаешь що, Мыкола, пидэм до Кыева разом…

А в голос добавил:

— Мужественно дерешься, Мыкола, по-геройски!

— А что такое мужество, батько? Я думаю, — это способность сопротивляться страху и одерживать над ним верх, а вовсе не бесстрашие или геройство. Храбрость делает честь лишь тому, кто в глубине души немножко трусит.

— От за что я тебя люблю, Мыкола, так это за твою золотую голову!.. Только зря не подставляй ее под пули.

— Так я у тебя учусь, батьку! — улыбнувшись, ответил Щорс.

Комфронта Антонов-Овсеенко нагрянул среди ночи. Николай, не искушенный в таких делах, был застигнут врасплох. Выручил вездесущий, пронырливый комендант штаба Гофман. Пока приезжие оттирали с холода уши, отводили душу табачком, он накрыл в соседней комнате стол. Получился ни поздний ужин, ни ранний завтрак.