Юрий Власов - Красные валеты. Как воспитывали чемпионов

Стараюсь держаться поразвязнее. Расстёгиваю пуговицы стоячего воротничка. Голос Тамары тихий, несмелый, словно извиняется. Она отсчитывает деньги.

— А вы беспокоились! — выпаливаю я. — Есть билет.

— Как благодарить! — Тамара суетливо поднимает с песка узел, сумку. Она тоже в кирзовых, солдатских сапогах. Шубин перехватывает вещи:

— Пособим, Тома.

— Вы такие добрые!

— Для кого как, Тома. Для тебя — всегда.

— Да что ж сторонитесь? — обращается она ко мне. — Глаза красные? Я не трахомная, не бойтесь! У нас в селе есть трахомные, а я чистая. Вас как зовут?

— Иван Шубин.

— Пётр Шмелёв.

И тут я замечаю патруль. Околыш фуражки у офицера — черный.

— Иван, шухер! — шепчу я. — Патруль! Танкисты!

— Ты погодь, — гвардии старший сержант всовывает билет Тамаре в карманчик жакета на груди.

По-моему слишком глубоко и долго тонут его пальцы в карманчике.

— А ну, Петя, ноги в руки! Мы сейчас, Тома!

Я на всякий случай застегиваю воротник и надеваю шинель.

У гвардии старшего сержанта малиновый кант пехотинца, а эти, в патруле, танкисты — и мы добросовестно буравим толпу.

— Чёрт их принес! Гуляй с девкой в роще, а помни о тещё. — Шубин тоже на ходу надевает шинель, перепоясывается.

Мы затёсываемся в толпу у сходен. Заметут в комендатуру! Придраться всегда можно. Прав тот, у кого больше прав… Вива, мой старший сержант! Вовремя отступить — это уже зрелость командира! Теперь этот «бронетанковый клин» нам не опасен. Мы уже одеты по уставному, факт. У гвардии старшего сержанта отпускное предписание по форме, у меня — алюминиевый отпускной жетон с моим личным знаком «86», тоже факт, но в гарнизоне неугасимая вражда между пехотинцами и танкистами. На танцевальных площадках, в парках и летних кинотеатрах в дни увольнений — настоящие рукопашные. Нас, «кадетов», обычно не трогают.

— Аккуратная, укладистая, — мечтательно шепчет Шубин. — А с лица не воду пить.

— О ком ты?

— Да Томка. Вон она, слезиночка!

— Ты что же, вроде покупаешь её?

— Сама адресок спросила. Через месяц ей назад в техникум.

— И ты с ней? Ты?!..

— Ишь, пирожки с казённой начинкой. — Иван переключает внимание на патруль. — Глянь, тот с краю: злая рожа. Замели бы нас. Как пить дать, замели. Придрались бы…

Танкисты с красными патрульными повязками на руках бредут к летним купальням.

— Веришь, — говорит Шубин, — не выношу караульную службу. Своего же брата ловить? С какой стороны не подойди, а не пригоден я к этому.

— Что она, гулящая? — допытываюсь я и чувствую, как падает мой голос.

— Дурень ты, хоть и вымахал под два метра. Глянь: горько, пусто — много ли радостей? По шею в крови стояли. А годы-то, Петя! Как сдвинула война годы! Всем миром шагнули коли не в старость, но уж из молодых лет точно.

Над обрывом, затёкшим помоями, начинает жиденько выбивать такты оркестр. Это в ресторане “Триумф”. После училищного — слышать тошно. За нашим музыкальным взводом слава образцового во всём Приволжском военном округе. Как здорово он в обед сыграл марш лейб-гвардии Измайловского полка, «Пажеский» марш и звонкий марш «Гренадер»!

По традиции в праздничные дни мы обедаем под музыку. Оркестр устраивается в посудной, возле кухни. У каждой роты — своя столовая, и ещё в этот день каждому полагается пирожное. «Праздничная разблюдовка», — острят ребята.

Вдруг представляю, как вернусь с охоты, зайду на кухню с утками и как сбегутся официантки. Что утки!.. Как замечательно хороши курсантские погоны с золотом широкой окантовки! Уже в сентябре по выпуску буду целовать знамя училища в обмундировке курсанта!

Жибо стрев динпис гра!

Я ведь прочно знаю: старость это тогда, когда нет цели, нет смысла. Она может быть и в 18 лет. Сколько я видел таких старых с румянцем на щеках и гладкой кожей! Однако они уже помечены старостью. Она в них, она загоняет их в стойла тусклых, жалостливых дней!..

А как Кайзер управляет голосом! Затянет фальцетом — вроде подполковник Лосев, не отличишь! Правда, Лосевым его ни один воспитанник не зовёт. Для нас он — Жмурик.

Когда мы были в младших ротах, Жмурик приказывал старшине Рябову зашивать карманы, чтоб не держали там руки. После третьего замечания всегда зашивали. Прочие наказания тоже вели родословную от царского кадетского корпуса, который Жмурик окончил в 1910 году: стояние “на часах” по стойке “смирно” по десять, двадцать, сорок минут, “цуканье” в строю за малейший шёпот или шевеление. Стой, ровно застыл навечно…