Ник Мейсон - Наизнанку. Личная история Pink Floyd

В последний трек, «Eclipse», колоссальный вклад еще до записи внесли живые выступления. Первоначальным версиям «Eclipse» недоставало настоящей динамики, однако с постепенным развитием на сцене – где нам всякий раз требовалось заканчивать эту вещь на все более величественной ноте – она набрала мощи и составила подходящий финал.

Обрывки речи, раскиданные по альбому, добавились позже – их мы записали за один вечер как раз перед окончательной сборкой альбома. Роджер предложил вставить в альбом фрагменты речи, и через полчаса мы изобрели способ это осуществить. Роджер набросал список вопросов о безумии, насилии и смертности, а, кажется, я записал их на пачке карточек. Затем мы разложили эти карточки лицом вниз на пюпитре в Студии 3. Дальше мы стали приглашать в студию всех, кого только смогли найти в комплексе на Эбби-роуд: членов нашей гастрольной бригады, звукорежиссеров, других музыкантов, которые тоже там записывались, – в общем, всех, кроме нас. Приглашенных просили сесть на табурет, прочесть про себя выбранную карточку, а затем просто дать ответ в микрофон.

Эта процедура, понятное дело, вызвала некоторый всплеск паранойи, поскольку в студии артист сидит один-одинешенек, а все остальные толпятся в аппаратной, глазея на него сквозь звуконепроницаемое стекло. Получилось так, что некоторые профессиональные исполнители выступили высокопарнее любителей, которые с удовольствием болтали, себя не помня. Пол и Линда Маккартни, к примеру, тогда вместе с Wings записывали свой альбом «Red Rose Speedway» и приняли наше приглашение. Очень отважный поступок – вообще согласиться с нами поговорить, и задним числом мне кажется, что нечестно было ожидать от них откровений об их самых потаенных уголках души – под запись и перед группой едва ли не полных незнакомцев. Линда и Пол вели себя осторожно, очень сдержанно, и их запись мы использовать не стали. Должно быть, мы очень ясно представляли, что хотим получить, – иначе сложно вообразить, как мы решились отвергнуть два столь знаменитых голоса. А вот гитарист Пола Генри Маккалоу («Не знаю, я, вообще-то, был тогда пьян») и его жена разоткровенничались просто страшно: они прямо тут же принялись пересказывать свой недавний и, судя по всему, сдобренный физическим насилием спор, и получился какой-то особо агрессивный выпуск шоу Джерри Спрингера.

Дик Пэрри, чей тенор-саксофон украсил «Money» и «Us and Them», в начале 1960-х играл с Дэвидом в Кембридже. В 1994 году он вновь присоединился к нам на записи альбома «The Division Bell» и последующих гастролях.

Среди других опрошенных оказались жена Питера Уоттса Падди и наш гастрольный менеджер Крис Адамсон, которого легко узнать по легкому северному акценту. Роджер по прозвищу Шляпа, странствующий «роуди» старой школы, который несколько раз на нас работал, обеспечил нам весьма запоминающуюся запись. Вообще-то, его монолог мог бы стать альбомом сам по себе. История, изложенная им с невозмутимой точностью констебля на свидетельском месте в суде, касалась того дня, когда его весьма неразумно подрезал какой-то водитель. «Я сделал ему замечание, – рассказывал Роджер Шляпа. – Он мне нагрубил. Очень нагрубил. Но расплата не заставила себя ждать… я ему врезал».

Некоторые претенденты были отвергнуты по акустическим соображениям: так, Робби Уильямса, который всего вторую неделю работал в нашей гастрольной бригаде, мы забраковали, ибо его сладкозвучный бас был слишком глубок и театрален. Другие тоже, увы, не подходили, каким бы замечательным ни был их текст. Но вот Джерри О’Дрисколл, студийный швейцар-ирландец, стал несомненной звездой. Он целым потоком выдавал шутки и немудрящую философию, приправленные самой чуточкой меланхолии. Его затихающий голос завершает альбом в самом конце композиции «Eclipse», и его фраза: «У Луны нет никакой темной стороны. На самом деле она вся темная» – помогла нам окончательно решить вопрос с названием альбома.

После записи монологов наступил черед монтажа затуханий, а их там была масса. В доцифровую эпоху последовательности, в которых одна вещь затухает, а другая нарастает, все еще требовали чертовски сложных маневров. Со всех концов здания пришлось прикатить гигантские магнитофоны и подключить их к микшеру. Поскольку обычно затухания также включали в себя семи- или восьмифутовые петли, потребовался целый лес микрофонных стоек в качестве временных подставок, чтобы эти самые петли не запутывались. Очень скоро вся студия стала напоминать какое-то безумное изобретение Хита Робинсона.