Эрик Ларсон - Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

«Как бы не так!» – писал генерал.

Последовала одна из тех сцен, которые часто происходили в Чекерсе и которые навсегда оставались в памяти гостей.

«Он распорядился, чтобы включили граммофон, – писал Брук, – и в своем пестром халате, с сэндвичем в одной руке и зеленым листом кресс-салата в другой, принялся кружить по залу, время от времени слегка подпрыгивая в такт граммофонной мелодии». Порой он останавливался, чтобы «поделиться какой-нибудь бесценной цитатой или мыслью». В очередной раз устроив такую паузу, Черчилль уподобил человеческую жизнь прогулке по коридору с закрытыми окнами. «Как только вы подходите к очередному окну, невидимая рука распахивает его, и свет, проникающий внутрь, кажется лишь ярче по контрасту с темнотой в конце коридора» [309] Elletson, Chequers and the Prime Ministers , 108–109. .

И он снова принялся танцевать.

В эти последние июньские выходные дом забился битком. Явилось по меньшей мере 10 гостей: кто-то – просто поужинать, кто-то – поужинать и переночевать. Прибыл лорд Бивербрук, кипя энтузиазмом и желчью. Александр Хардиндж, личный секретарь короля, приехал лишь на чаепитие. А вот Рандольф (сын Черчилля) и его 20-летняя жена Памела намеревались провести здесь весь уик-энд. Приехали также генерал Бернард Пейджет, начальник Генерального штаба британских войск в метрополии, и Леопольд Эмери, член Консервативной партии, тот самый парламентарий, чей вдохновляющий крик «Уходите, во имя Господа!» (заставлявший вспомнить Кромвеля) недавно помог Черчиллю прийти к власти.

Разговоры затрагивали широкий круг тем: производство самолетов; новаторские тактические приемы немецких танковых войск; крах Франции; как управиться с герцогом Виндзорским (бывшим Эдуардом VIII: четыре года назад он отрекся от престола, чтобы жениться на Уоллис Симпсон, и это до сих пор вызывало большое недовольство в обществе); наиболее вероятные места и способы вторжения гитлеровцев. Один из гостей, генерал Огастес Фрэнсис Эндрю Никол Торн, командующий войсками, которым поручалось оборонять английское побережье в самом узком месте Ла-Манша, уверенно заявлял, что именно его зона ответственности станет первой мишенью противника и что Германия попытается высадить на ее пляжи 80 000 человек.

Днем 29 июня, в субботу, пока Черчилль и Бивербрук вели приватную (и довольно горячую – так уж случилось) беседу, Джон Колвилл воспользовался передышкой и провел теплые и солнечные дневные часы в саду вместе с Клементиной и Мэри, «которую я, познакомившись с ней поближе, нахожу гораздо милее», отмечал он в дневнике.

Затем последовало чаепитие, после которого Рандольф Черчилль невольно позволил Колвиллу взглянуть и на темную сторону семейной жизни Черчиллей. «Мне подумалось, что Рандольф – один из самых несимпатичных людей, каких мне доводилось встречать: шумный, самоуверенный, вечно жалующийся и откровенно неприятный, – писал Колвилл. – Он показался мне не слишком умным» [310] Colville, Fringes of Power , 1:207. . И в самом деле, у Рандольфа была репутация гостя-невежи. Все знали, что он частенько затевает словесные баталии даже с самыми почтенными из сотрапезников – и, казалось, нарочно стремится настроить всех против себя. Он вечно вел «превентивные боевые действия» (как называл это Колвилл), осуждая гостей за те слова, которые им приписывал, а не за те, которые они на самом деле произнесли. Нередко он начинал препираться с самим Черчиллем – к немалому стыду последнего. К тому же Рандольф имел привычку то и дело прилюдно ковырять в носу и разражаться мощными приступами кашля. «Его кашель словно гигантская землечерпалка, поднимающая со дна моря разные предметы, обезображенные долгим пребыванием внизу, – писала леди Диана Купер, жена министра информации Даффа Купера, называвшего себя другом Рандольфа. – И все это он сплевывает в собственную ладонь» [311] Smith, Reflected Glory , 57. .

За обедом обстановка накалилась еще сильнее, пишет Колвилл. Рандольф «весьма недружелюбно вел себя по отношению к Уинстону, который его обожает» [312] Colville, Fringes of Power , 1:207. . Он «устроил сцену» перед Пейджетом, начальником Генштаба британских войск в метрополии, обрушившись с критикой на генералов, нехватку снаряжения и самоуспокоенность правительства.

Объем спиртного, потребленного в течение дня, все сильнее сказывался на его поведении. Рандольф вел себя все более шумно и неприглядно.

Памела, жена Рандольфа, была полной его противоположностью: обаятельная, легкомысленная, обожающая пофлиртовать. В свои 20 лет она демонстрировала искушенность и уверенность, которые пристали женщине постарше, а ее обширные сексуальные познания и вовсе были не свойственны представительницам ее круга. Это стало очевидным еще два года назад, когда Памела впервые вышла в свет. «Пам была невероятно сексуальна и очень откровенна в этом, – отмечала другая светская дебютантка. – Она отличалась очень пышными формами. За огромную грудь все мы называли ее "молочницей". Она расхаживала на высоких каблуках и вовсю вертела попкой. Мы решили, что она ведет себя довольно-таки вызывающе. Все знали, что она – горячая штучка, очень лакомый кусочек» [313] Ogden, Life of the Party , 69. . Между тем одна американская гостья, по имени Кэти Гарриман, писала: «Она чудесная девушка – моих лет, но при этом одна из самых умных молодых девушек, которых я встречала: столько знает про политику и про все прочее» [314] Kathleen Harriman to Mary Harriman Fisk, May 30, 1941, Correspondence, W. Averell Harriman Papers. .