Алесь Адамович - Василь Быков

Или страшная своим спокойствием сцена, когда в окоп прибегает солдат, не сознающий, что он смертель­но ранен, нелепо озабоченный лишь тем, как похоро­нить, закопать его оторванную кисть... А после этого — раздумье над вещмешком убитого, над непонятной бе­режливостью человека, которого каждую минуту могут убить...

Именно такие "тихие", "спокойные" и страшные сво­ей обыденностью детали, сцены, проявления бесчеловеч­ности войны особенно впечатляют в повестях В. Быкова. Предметность, конкретность виденья, точная передача фронтовых "реалий", всей обстановки, но не через по­дробное описание, а вот так, концентрированно, через деталь, которую если и может придумать, то только бы­валый и настоящий фронтовик,— все это сильнейшая особенность, сторона реализма В. Быкова. И эти все бе­гущие стрелки на руке убитого, и сапоги, стертые на косточках, и найденная партизанами в лесу пилотка красноармейца, погибшего, видимо, в начале войны,— снизу, от земли, влажная и запыленно-сухая, выцвет­шая сверху,— без всего этого, без быковского порази­тельно вещного, предметного мира не звучали бы так громко, не "резонировали" бы так его и его героев страстные филиппики против самой большой и жесто­кой нелепости, от которой человечество обязано изба­виться навсегда,— против империалистических войн, фашистского одичания, порабощения народов и душ человеческих.

"Я долго заблуждался, не понимал многого,— гово­рит один из героев "Третьей ракеты".— Плен меня научил многому. В плену человек сразу теряет все, что понацепляла жизнь: кубики, шпалы, ордена, дип­ломы, билеты. Остается при нем одно-единственное — его душа. Как у Исуса. Я насмотрелся на всякое. За тридцать лет жизни не понял того, что за один год плена. Я все думал: все же они, немцы, не такие азиаты, они дали человечеству Баха, Гете, Шиллера, Энгельса. Оказалось, вся их суть — Гитлер. Вот что может сделать один человек с нацией, которая доверится ему... Немцы продали Гитлеру свои души, и он сделал их извергами. Это страшно — продать одному все души. Кроме всего прочего, этот один станет вампиром. Он возжаждет моря крови..."

Еще больше, чем в "Третьей ракете", жестокая ре­альность войны обнажается в небольшой и очень цель­ной повести В. Быкова "Западня" (1963).

"Охватив подковой высоту, рота пыталась ворваться в траншею на самой вершине, но не подошла и к поло­вине склона. Шквальный огонь немецких пулеметов по­ложил автоматчиков на голом, закаменевшем от утрен­него морозца поле, и так какое-то время полежав на ветру, они перебежками вернулись туда, откуда начи­нали...

— Третий взвод отстал, первый растянулся, как кишка какая-нибудь, никакого порядка. Вы командиры или пастухи, черт бы вас побрал..."

Так подытоживает результат боя комроты Орловец. Климченко, один из командиров взводов, не выдер­живает :

"— А что вы кричите? Мы что — во рву сидели? Или испугались? Или заняли высоту и сдали? Вон — подойти не дает — на то смотрите!.. А то! Хватит на чужом горбу в рай ехать.

— А, так! Ну, так я тебе скажу правду. Твой взвод хуже всех. Самый неповоротливый. Он задержал роту. Он сорвал темп наступления.

— Мой взвод сорвал? Немцы сорвали! Вот. Шесть их пулеметов сорвали. Вы что, не видели?"

И снова — атака. Да, это фронт, война: уцелел — иди снова, ранен — в госпиталь, чтобы затем снова и снова идти навстречу врагу, неся на пули такое уязви­мое, защищенное лишь неверной случайностью свое тело... Человек все время чувствует, ощущает неотступ­ность смерти, но как собственную решимость чувствует, потому что пришла такая пора: встал вопрос о жизни и смерти самого народа, страны.

Но случается на войне, что и смерть, смерть в бою, рядом с товарищами, может показаться невозможным, недостижимым счастьем.

"Климченко открыл глаза, увидел перед собой зем­лю: показалось, что он в яме, но отчего тогда его ноги задраны вверх? Он пошевелил головой, повернулся, пы­таясь остановить руками это безостановочное сполза­ние, и увидел наклоненную спину человека, хлястик с оловянной пуговицей и черный кожаный ремень. Другая пуговица на хлястике была оторвана, осталось лишь проволочное, залепленное землей ушко, а ниже висела, болталась старенькая кирзовая сумка. Климченко сразу узнал ее — это была его сумка, полученная еще при вы­пуске из училища. Сапоги лейтенанта были зажаты под мышками этого человека, который, так нелепо впряг­шись, волочил его куда-то по траншее".

Недавно еще сильного, злого перед неудачами и не­справедливостью, готового к схватке с самой смертью лейтенанта Климченко тащат — как куль — в плен! Оглушенного, беспомощного.