Михаил Пашкевич - Афганистан - война глазами комбата

Так прослужил я почти девять месяцев на этой первой своей заставе. Потом приехали вы. И дальше про Афганистан и мою службу знаете все сами.

Да, на должность командира роты представлял его я. Тогда, в октябре 1986 года, сомнений в выборе у меня не было. И к награждению орденом Красной Звезды представлял его тоже я. И на самые опасные участки при сопровождении колонн с грузами на заставы ставил его я. И когда при очередном сопровождении колонны осенью 1986 года БТР Полякова вышел из «зеленки» с двумя проломами в левом борту от снарядов безоткатных орудий, на одном работающем правом двигателе, который через несколько минут заклинило, но со всеми живыми и невредимыми — я воспринял это как должное, иначе у Полякова и не могло быть!

Виктор вернулся в комнату, разлил чай, закурил.

— Вообще-то, я давно не курю, но сейчас выкурю сигарету. После замены все было просто. Попросился на Дальний Восток. Просьбу мою удовлетворили. Получил назначение в один из гарнизонов ДВО. Однако к моему приезду в Хабаровск обещанной должности в данном гарнизоне для меня почему-то не оказалось. Здесь уже предложили другое место с перспективой через годик-другой перейти на вышестоящую должность. Я отказался. Долго меня «футболили» по разным инстанциям, пока не оказался я вот здесь — в Благовещенске. Принял пулеметную роту. Не рота, а одно горе горькое. Значилось 40 человек, да и тех в наличии никогда не было. С комбатом В.А. Банниковым у меня сразу же стали возникать трения. Я начал «гонять» солдат: заниматься физической, боевой и строевой подготовкой. А от меня требовали подметать территорию, красить бордюры, выполнять различные хозяйственные работы. И так каждый день. Но вместе с тем конспекты и отчеты требовали строго. Распределением и расстановкой солдат на работы комбат занимался сам, так что я порой не знал, где мои солдаты и чем они занимаются. Постепенно меня стали превращать в старшину: портянки, белье, прием пищи — вот та область деятельности, которую отвел мне Банников. Командиров взводов я не видел. Нет, они были, вернее, числились. но в роте их не было. Ежемесячно один взвод должен нести боевое дежурство. Из всей роты не представлялось возможным собрать даже двух взводов. Все были на хозработах.

Но мне-то хотелось заняться своим настоящим, профессиональным делом. Конфликт с комбатом назревал. Когда он строил батальон на развод и приказывал увести всех солдат в сопки, чтобы их не увидела очередная ожидаемая комиссия, у меня руки тряслись от бешенства и бессилия. И я начал возмущаться. Обращался несколько раз к Банникову и вышестоящему начальнику Данько, ответ был один: «Не ваше дело. Что вы жалуетесь на свою судьбу?!» А после очередного обращения Банников мне «дружески» посоветовал: «Знаешь, был тут у нас один комбат из Афганистана. Так вот он опять ротным стал. Понял?»

Конечно, я все понял, что же тут не понять. В октябре у меня заболела старая рана. Положили в госпиталь, пролежал я там почти месяц. Перед тем как лечь в госпиталь, еще раз подошел к Данько с просьбой выделить хотя бы комнату в общежитии для семьи. Тот твердо пообещал, что, как только выйду из госпиталя, жильем обеспечит.

Накануне Ноябрьских праздников, выйдя из госпиталя. вновь подошел к Данько с просьбой решить жилищный вопрос. И имел неосторожность напомнить, что имею право на льготы, в ответ получил: «Кто тебя туда отправлял, тот пусть и дает квартиру!» Это было последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. В этот же день освобождалась квартира старшего лейтенанта Игоря Таравкова, уезжающего по замене. И я самовольно ее занял. Наутро был вызван к начальнику политического отдела. На вопрос, почему самовольно занял квартиру, я ответил вопросом: «А почему вы, приехавший всего лишь два месяца назад, уже живете в квартире?»

— Моя квартира была забронирована, — нашелся начпо.

Я опять упомянул о льготах для «афганцев».

— Я еще не знаю, за что вам там давали награды.

Этого я вытерпеть не смог и запальчиво ответил: «Это не ваше дело. Не вы мне их давали и не вам судить, заслужил ли я их!»

На это начпо вроде невзначай заметил:

— Смотри, не пришлось бы их выложить.

Не помню, как вышел из кабинета, так было больно и горько.

Велика же обида, нанесенная этому мужественному человеку, если по прошествии столь долгого времени он не может без волнения об этом вспоминать. Виктор отворачивается, но я замечаю слезы, предательски выступившие на глазах. Я опускаю голову. Какими словами можно утешить его?