Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

Это было в половине июля. Тогда, озабоченный делами важной и новой должности, в которую вступал уже полным хозяином, Дашков объявил, что нашими делами он может заниматься поверхностно. Я видел его редко в министерском доме, куда он переехал, Карташевский еще реже, а прочие наши сослуживцы никогда. И это продолжалось также недолго.

Все рекомендации Блудова у Ливена имели большой вес. Сим пользуясь, Карташевский умел понравиться министру просвещения, который представил об учреждении нового учебного округа в Белоруссии и о назначении его попечителем оного. Указ воспоследовал о том 8-го августа. Дашков не почитал себя в праве поручить мне департамент, а представил о том в Комитет Министров, который, с высочайшего разрешения, я назначил меня исправляющим должность директора.

Итак, не думав, не гадав, сделался я почти один главою департамента, который вместе с тем и составлял особое небольшое министерство. Другого бы на моем месте обрадовало, а меня испугало: я опасался, чтобы не наделать множества глупостей. Дашков гораздо более имел ко мне доверенности, чем я сам к себе. Я сделал нежное воззвание к моим сотрудникам, обратился к их опытности, и все они изъявили готовность усердно мне помогать.

Между протестантскими церквами по обоим наименованиям, Лютеранскому и Реформатскому, царствовала страшная неурядица, не было единства, каждая консистория управлялась по своему, ни в богослужении, ни в наряде пасторов не было единообразия, а что важнее всего, не было главного правительственного места, подобно коллегии у католиков. Для государства вообще тут не было никакого вреда, мне кажется, была даже польза; но Ливен и немцы, которые у нас так сильны, вопияли и молили об уставе для Евангелического исповедания. Один видел в том средство для распространения своей секты; другие, напротив, надеялись остановить тем её действия. Блудов, уступая общему желанию, испросил учреждение особого на сей предмет комитета, который бы производил свои работы под наблюдением и руководством департамента духовных дел. К началу осени он должен был собраться и открыть свои заседания.

Под председательством сенатора графа Тизенгаузена, комитет сей должен был состоять из нескольких членов светского и духовного звания. Старшими же членами назначены два епископа: один домашний, единственный С.-Петербургский епископ Сигнеус, бывший Абовский; другой, выписной из Пруссии, Померанский епископ Ритшль [85]. Одни приготовления к открытию комитета вовлекли нас в большую переписку. Надобно было видеть, как некоторые протестанты, и в особенности начальник Протестантского отделения Фон-Поль, засуетились перед приездом пруссака. Казалось, что ожидают чрезвычайного посла от какой-нибудь великой державы. Для него от казны нанято было прекрасное помещение с мебелью, на Английской набережной. Ко мне приступили, чтоб я встретил его в сей квартире и сам вручил ему деньги, назначенные на его издержки. Разумеется, я не согласился и предоставил эту честь г. Фон-Полю. Когда, увидевшись с Дашковым, со смехом рассказал я ему о том, он от негодования страшно нахмурил брови.

Я дождался первого посещения г. епископа в черном фраке. Единственным украшением его был наперсный, золотой, совсем гладкий крест на черной ленте. Он мне показался человеком весьма хорошим и благонамеренным, только при первой встрече рассердил меня. Я сказал ему, что, вероятно, в его пастве есть много овец, блеющих по-славянски. «Ох, нет, — отвечал он, — в городах вы ничего не услышите, кроме немецкого языка; только в деревнях, и то в отдаленных, еще в употреблении сей варварский язык». Обязанность гостеприимства заставила меня замолчать.

Наконец мы дождались Блудова. Он возвратился ко дню именин своих, 21-го сентября, и для отдыха пробыв несколько дней в Павловске, посреди своего семейства, приехал в столицу. Он одобрил всё то, что было сделано во время его отсутствия, и у меня как гора с плеч свалилась.

Перед Польским мятежом. — Театр в Петербурге.

Полгода прошло с тех пор как я приехал в Петербург, и в нём ничто меня так не занимало как вступление мое в службу и приспособление себя к новой должности, на которую был предназначен. За ходом дел как в Европе, так и у нас, я не следил и, может быть, тем лучше: никогда еще в столь блестящем виде не представлялся мне мир.

И я ли один был недальновиден? Совершенное спокойствие в настоящем и самые льстивые надежды в будущем многих ослепляли. Государь с Императрицей, после коронации в Варшаве, несколько времени в ней оставались, потом посетили родителя в Берлине и почти всё лето провели в путешествиях.