Петр Лебеденко - В излучине Дона

Не было полностью укомплектовано и само управление корпуса. Оставались вакантными должности начальников артиллерии, связи, разведки, заместителя по тылу, корпусного инженера. Не прибыл разведывательный батальон, не хватало транспорта и специальных автомашин.

Нет нужды объяснять, как все это затрудняло работу. Конечно, будь в запасе время, все бы притерлось и стало на свое место. Но обстановка не позволяла ждать.

И вот вечером 22 июля, как потом рассказывал Родин, его вызвали в штаб Сталинградского фронта и поставили задачу срочно перебросить корпус в район Калача. Мы думали, предстоят учения, и были несказанно удивлены, когда узнали, что под Калачом противник, и получили приказ переправиться через Дон.

— Ты, Петр Павлович, рвался на фронт, — криво улыбнулся Николаев. — Пожалуйста, твое желание сбывается. Только не понимаю, как мы будем выглядеть там с необученными экипажами.

Я почесал в затылке и ничего не ответил. Подумал лишь: почему от нас утаили цель ночного марша? И пожалел о впустую потраченном дне в Черкасове. Сутки — невеликий срок, но за это время можно было по крайней мере дать всем экипажам отстреляться. А то в бригаде были и такие, кто не сделал еще ни одного выстрела из орудия.

Первой под огнем фашистской авиации через Дон переправилась бригада полковника Лебедева. Едва продвинувшись с полкилометра на запад от реки, ее экипажи встретили противника и с ходу завязали бой.

Появление врага в такой близости от Калача было неприятным сюрпризом. Тылы левофланговых соединений 62-й армии оказались под угрозой.

Встреча с противником произошла в шестом часу утра 25 июля.

Нас с Николаевым вызвали в корпус. Садимся в «эмку», мчимся в Калач и долго петляем по пыльным улицам в поисках штаба.

Командира корпуса нет, и нас принимает начальник штаба полковник А. А. Пошкус. Он сообщает последние оперативные новости, от имени комкора ставит задачи. Всегда неторопливый, спокойный, Александр Адамович заверяет, что особых причин для волнения и сейчас нет.

— Вы так думаете, товарищ полковник? — недоверчиво осведомляется Николаев. — Ведь противник у самого Дона.

— Ну, какой это противник, — Пошкус снисходительно улыбается. — Просто отдельные, просочившиеся через фронт группы. Возможно, демонстрация, воздействие на психику. Наш корпус сомнет прорвавшегося к реке противника.

Мирон Захарович пожимает плечами. Я разделяю его сомнения, и мне кажется, что устраивать подобного рода «демонстрации» вдали от своих главных сил со всех точек зрения неразумно. Но конкретных фактов у меня нет, и я молчу. Возможно, Пошкус располагает какими-то особыми сведениями.

Забегая вперед, скажу, что данные, которые имелись в штабе корпуса, оказались неполными, и мы вскоре в этом убедились.

Попрощавшись с Пошкусом, мчимся в бригаду. Она уже на марше к Калачу.

В пути одолевают неприятные мысли. Вспоминаю, что у многих командиров нет топографических карт района предстоящих боевых действий. Хорошо, хоть для комбатов раздобыли новенькие километровки.

Бригаду догоняем на окраине Калача. Она движется в новом построении: впереди батальон средних танков Т-34, за ним мотострелково-пулеметный батальон с минометной ротой и батареей противотанковых орудий. Замыкают колонну легкие Т-70. Такой порядок уже сам по себе свидетельствует, что бригада готова к встречному бою. Схематически такой бой должен выглядеть так: тридцать машин Довголюка с ходу разворачиваются и атакуют противника; мотострелки и пулеметчики совместно с батареей ПТО занимают рубежи, достигнутые танками, и закрепляются, а легкие танки сосредоточиваются под прикрытием тридцатьчетверок и используются в зависимости от обстановки.

Но это только в теории. В действительности, я хорошо знаю по опыту, все гораздо сложнее.

Нахожу свою тридцатьчетверку, усаживаюсь в нее.

Взметая тучи пыли, танки и автомашины проносятся по кривым улицам Калача, сворачивают на западную окраину и выскакивают к железной дороге недалеко от Революционного переулка. У деревянного домика с железной крышей на заросшей бурьяном высотке одиноко темнеет фигура человека. Вглядевшись, узнаю Павла Нестеровича Бутникова. Бывший артиллерист-разведчик, весной в боях под Харьковом он получил тяжелое ранение. Несмотря на протесты, врачи списали его по чистой. В мае, когда бригада располагалась в Калаче, я стоял у него на квартире.

В выцветшей рубахе, без пояса, в измятой фуражке с красным околышем, прикрываясь от солнца искалеченной рукой и выставив вперед рыжую бороду, Бутников смотрит в нашу сторону. Признав меня, машет здоровой рукой, как бы благословляя. В ответ я кричу: