Иван Третьяк - Храбрые сердца однополчан

— Командир полка.

— Да сколько ж тебе лет, сыну?

— Двадцать один исполнился недавно, как вы помните, батьку.

— От воно як!.. Разве такие командиры полков бывают? Вот у нас был полковой командир, граф, — ото да! Мы, солдаты, может, раз в год его только и видели, да и то издали.

— А меня, батьку, солдаты видят каждый день и вблизи, так же, как и я их. При встрече за руку здороваемся…

Вспоминая об этом разговоре с отцом, я невольно забежал вперед. Раз уж зашла речь о юношеской мечте, то к ней и вернемся — к тому времени, когда, хоть и попахивало грозой, на советской земле царил еще мир.

Поступил я учиться в наш Полтавский сельскохозяйственный техникум, как прочил отец, а сам начал думать и гадать, как бы это в свои шестнадцать лет определиться в какое-нибудь военное училище.

С однокашником Андреем Горевым стали мы обивать пороги военкомата, откуда нас, попросту говоря, всякий раз выдворяли, как подростков.

Нашли мы с Андрюшкой дорогу в местный аэроклуб. Нас вроде бы приняли, дали для изучения несколько книжек по теории полета, но к настоящему делу так и не допустили по той же самой причине несовершеннолетия.

Откровенно говоря, в авиацию меня и не тянуло, хотелось стать или кавалеристом, или пограничником. В обход военкомата, где неласково привечали, попробовал я постучаться в двери Полтавского бронетанкового училища — прогнали. Стал писать и рассылать во все концы письма с единственной просьбой: «Прошу вызвать на вступительные экзамены». Своей настойчивостью и страстным желанием мне, видно, удалось тронуть сердце нашего военкома, и он тоже взялся делать запросы, ходатайствуя за шестнадцатилетнего парня, за того самого, которого недавно выставлял из военкомата.

И однажды вызывает меня срочно, как по тревоге:

— Астраханское стрелково-пулеметное ответило положительно!

Я готов был кинуться ему на шею, но он тут же охладил мой пыл:

— …При условии, что разрешит лично Нарком обороны.

В тот же день мы с военкомом общими усилиями составили и отпечатали на машинке письмо на имя Наркома обороны. Немедленно отправили. Ждали ответа с нетерпением и тревогой. И вот он пришел: в порядке исключения нарком разрешил!

Поскольку я учился на втором курсе техникума, и учился хорошо, а может быть учитывая проявленный энтузиазм, меня приняли в Астраханское стрелково-пулеметное училище без экзаменов.

С радостью и гордостью надел я военную форму, получил из рук командира оружие. Можно себе представить чувства юноши, которому шел в то время только семнадцатый год. В училище таких нас было двое. С другим шестнадцатилетним парнем мы познакомились не сразу. Вначале ходили, поглядывая друг на друга, обмениваясь лишь официальным воинским приветствием, стараясь как можно ловчее подбросить руку к козырьку фуражки. А потом подружились.

Интересно, увлекательно открывалась перед нами день за днем программа обучения, но давалась все-таки тяжело. Ведь несозревшими, неокрепшими были оба. Старались, правда, изо всех сил, решительно отметая попытки со стороны некоторых старших сделать нам в чем-либо скидку по молодости лет.

Война застала меня в училище. Известие о ней было тревожным, но думали мы тогда и рассуждали, так сказать, еще «довоенными категориями». Курсанты предположительно называли короткие сроки борьбы, высказывали смелые замыслы. А больше всего волновало нас то, что мы пока не на фронте.

Драматическое развитие событий первых месяцев войны заставило нас мыслить по-иному. Горькая, тягостная правда о положении на фронтах отзывалась в наших сердцах болью. Многих постигло и личное горе: гибель в боях, исчезновение без вести отцов и старших братьев, захват вражескими войсками родных сел и городов. Мои родители тоже оказались на оккупированной территории. Другими глазами смотрели теперь курсанты на большую географическую карту, утыканную передвижными флажками, нахмуренными и суровыми сделались их юношеские лица, но все до единого и на людях, и в сокровенных думах решительно твердили одно: на фронт, поскорее на фронт!

В числе других меня выпустили из училища лейтенантом, командиром взвода, по прибытии на фронт назначили вскоре на роту, а несколько позже доверили командовать в боях батальоном.

Столь стремительный рост был, разумеется, обусловлен тяжелейшей обстановкой, а не проявлением исключительных способностей. На коротких совещаниях в штабном блиндаже не один я был безусым да необстрелянным — почти все комбаты такими были. Всех нас война «назначила» на высокие должности, потому что некому было их исполнять — люди постарше и поопытнее к тому времени частично уже погибли, мужественно выполнив свой воинский долг перед Отчизной. Война в порядке конкурсных, что ли, экзаменов проверила нас в первых боях жестокостью и огнем.