Олег Будницкий - Люди на войне

Пока же Черчилль вернулся в лоно консервативной партии, в 1924 году был избран от нее в парламент и получил портфель министра финансов (1924–1929). При активном участии Черчилля в 1925 году ради восстановления роли Лондона как мирового финансового центра был введен золотой стандарт фунта стерлингов. Правда, по отзывам специалистов, министром финансов Черчилль был отнюдь не лучшим. В 1929 году на выборах победили лейбористы, и их лидер Рамсей Макдональд получил возможность сформировать однопартийное правительство. Естественно, лишился своего поста и Черчилль. Места в правительстве для него не находилось десять лет — даже когда кресло премьера занимали консерваторы Стенли Болдуин и Невилл Чемберлен. Причины тому были как личные — Черчилль был чересчур ярок и, возможно, излишне агрессивен в понимании его однопартийцев, — так и политические: он расходился с партийными лидерами во взглядах на важнейшие внешнеполитические проблемы.

В том числе на самую важную и тревожную в 1930‐е годы — проблему германской угрозы.

В 1934 году, выступая в палате общин, Черчилль с тревогой указывал на растущую мощь германского военно-воздушного флота и предрекал, что к концу 1935 года «германская авиация будет почти равна по числу самолетов и по своей боеспособности оборонительным воздушным силам нашей метрополии». И это в то время, когда

ни одна страна не является столь уязвимой, как наша, и ни одна не сулит грабителю большей наживы… Мы с нашей огромной столицей — этой величайшей мишенью в мире, напоминающей огромную жирную дорогую корову, привязанную для приманки хищников, — находимся в таком положении, в каком мы никогда не были в прошлом и в каком ни одна другая страна не находится в настоящее время…

Внимание Черчилля к авиации, как и вообще к военной технике, было не случайным и вполне оправданным. Авиация действительно сыграла решающую роль в период «битвы за Англию». Еще в годы Первой мировой войны Черчилль приложил руку к созданию «сухопутного линкора» — танка. В 1930‐е у него имелся консультант по военно-техническим и научным вопросам — профессор экспериментальной физики Оксфордского университета Фредерик Линдеман; их сотрудничество продолжилось и в годы Второй мировой войны. Предостережения Черчилля по поводу угрожающего роста германской авиации были поначалу проигнорированы премьер-министром Стенли Болдуином. Но вскоре он был вынужден признать свою ошибку. Тем не менее это не добавило Черчиллю популярности в консервативной партии.

Одну из самых ярких своих речей по внешнеполитическим вопросам Черчилль произнес в марте 1936 года на заседании комиссии по иностранным делам. В ней он затронул основополагающие принципы британской внешней политики, из которых исходил в своей деятельности.

На протяжении 400 лет, — говорил Черчилль, — внешняя политика Англии состояла в том, чтобы противостоять сильнейшей, самой агрессивной, самой влиятельной державе на континенте… Если подойти к вопросу с точки зрения истории, то эту четырехсотлетнюю неизменность цели на фоне бесконечной смены имен и событий, обстоятельств и условий следует отнести к самым примечательным явлениям, которые когда-либо имели место в жизни какой-либо расы, страны, государства или народа. Более того, во всех случаях Англия шла самым трудным путем. Столкнувшись с Филиппом II Испанским, с Людовиком XIV при Вильгельме III и Мальборо, с Наполеоном, а затем Вильгельмом II Германским, ей было бы легко и, безусловно, весьма соблазнительно присоединиться к сильнейшему и разделить с ним плоды его завоеваний. Однако мы всегда выбирали более трудный путь, объединялись с менее сильными державами, создавали из них коалицию и таким образом наносили поражение и срывали планы континентального военного тирана, кем бы он ни был, во главе какой бы страны ни стоял. Так мы сохранили свободу Европы, защитили развитие ее живого, многообразного общества и вышли из четырех ужасных битв с растущей славой и расширяющейся империей… В этом замечательная инстинктивная традиция английской внешней политики. Сегодня все наши мысли исходят из этой традиции…

Отвлекаясь от политики, замечу, что в этой речи, как и во многих других ставших знаменитыми публичных выступлениях Черчилля, чувствуется некая литературность, которую можно было бы даже назвать напыщенностью, если бы… Во-первых, если бы его речи не были так хороши, во-вторых, если бы они не столь соответствовали моменту, и, наконец, в-третьих — если бы между словом и делом не было такой короткой дистанции. Блистательный Исайя Берлин писал об ораторском стиле Черчилля: