Бетти Лифтон - Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака

Пока «Дитя гостиной» выходил выпусками в «Голосе», подписанный «Янушем Корчаком», Генрик Гольдшмидт начал стажировку в Еврейской детской больнице. Но едва он получил диплом в марте 1905 года, как его мобилизовали в качестве врача и отправили на фронт Русско-японской войны. Внезапно вырванный из привычной жизни, «будто раб или марионетка», новоиспеченный лейтенант был прикомандирован к санитарному поезду, курсировавшему по транссибирской железной дороге между Харбином и Мукденом. Япония, после вековой изоляции внезапно занявшая место среди современных государств, одерживала победы на суше и на море над деморализованными русскими войсками, изъеденными коррупцией, бездарно управляемыми и плохо обеспеченными.

Молодой доктор быстро понял, что «война помогает увидеть болезнь всего тела». Пациенты, выстроившиеся в тот первый дождливый день на станционной платформе, показались ему «узниками», ожидающими лечения от энтеритов, гастритов, венерических болезней и хронических недугов. Их болезни, как и международный конфликт из-за рынков Маньчжурии и Кореи, «уходили невидимыми корнями в прошлое», а от этого быстрого исцеления быть не может.

Наиболее серьезных больных забрали в поезд. «Состав набит сумасшедшими, — писал он для читателей „Голоса“. — Один даже не знает собственного имени и сколько ему лет, не знает и куда его везут. Другой, столь же не замечающий окружающего, бранит жену, припрятавшую его трубку. Третий, прозванный Идиотом, распевает непристойные песни».

Они были уже не солдатами, а «больными», и от них он узнавал про злокачественные язвы, поразившие российское общество. Он обходил своих пациентов — малограмотных русских, украинских и польских крестьян, свирепых казаков, бедных евреев — и давал им лекарства, как для тела, так и для души.

Обнаружив, что им нравится слушать истории, он рассказывал им русские сказки и отдавал себе отчет в иронии того, что он, врач польско-еврейского происхождения, утешал их на языке своих угнетателей — безупречном русском, который ему вдолбили в царской гимназии. Каждую свободную минуту молодой лейтенант тратил на осмотр разоренных китайских городков и деревень. «Не я пришел к Китаю, — писал он в другой статье, — Китай сам пришел ко мне. Китайский голод, беды китайских сирот, массовая китайская смертность. Война — это гнусность. Особенно потому, что никому нет дела, сколько детей голодает, подвергается дурному обращению и остается без всякой защиты».

Встретив четырехлетнего китайского мальчика, который «проявил невероятное терпение, обучая китайскому языку тупого ученика», он решает, что необходимо создать институты восточных языков и, более того, каждому следует провести год в китайской или другой дальневосточной деревне, изучая язык под руководством четырехлетних учителей. Китайский малыш помог ему понять, что маленькие дети, еще не попавшие под воздействие грамматики и влияние романов, учебников и школы, способны передать самый дух языка.

Посетив деревенскую школу, он пришел в ужас при виде того, как учитель, от которого разило водкой и опиумом, бил учеников по пяткам бамбуковой палкой. На одной ее стороне было написано: «Тот, кто отказывается приобретать знания, заслуживает кары», а на другой: «Тот, кто учится прилежно, станет мудрецом». Лейтенант Гольдшмидт сумел купить у него палку, хотя и знал, что через день-другой учитель вырежет себе новую. Когда война кончится, он покажет своим сиротам, как гонять мяч этой палкой. Он расскажет им, что все дети одинаковы, хотя китайские и выглядят по-другому и изучают другой алфавит.

Пока санитарный поезд ездил взад-вперед в этом бурном 1905 году, болезни, которые «тихо тлели» в огромной империи, вспыхнули эпидемиями под воздействием японских побед. Рабочие забастовки, студенческие демонстрации вновь и вновь захлестывали промышленные, центры. Самое слово «революция» служило стимулятором и для поездной бригады, и для пациентов в поезде. И они проголосовали за присоединение к забастовке железнодорожников. Когда прибыла военная комиссия применить карательные меры к взбунтовавшимся солдатам, те попросили; лейтенанта Гольдшмидта представлять их. Он предпочел бы не вмешиваться — это ведь была не его страна, и война тоже была не его, — но солдаты просили с такой настойчивостью, что он согласился. Однако, выступая, он, говорил не о забастовке и не о революции, а о страданиях детей.

«Прежде чем вступать в войну ради чего бы то ни было, — сказал он ошеломленной комиссии, — вам следует остановиться и подумать о невинных детях, которые будут искалечены, убиты или осиротеют». Он уже начинал формулировать то, что стало его жизненным кредо: никакая причина, никакая война не стоят того, чтобы лишать детей их естественного права на счастье. Дети важнее какой бы то ни было политики.