Андре Моруа - Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Вечером после этого тяжелого дня он разговаривал с полковником Стэнхопом; ему захотелось пить, и он велел принести сидра. Выпил, зашатался и упал на руки Перри. Лицо его исказилось, рот перекосился, и все тело содрогалось в жестоких судорогах. Минуты через две он пришел в себя, и первые слова его были:

— У нас сегодня воскресенье?

Ему ответили утвердительно.

— Ах, — сказал он, — было бы очень странно, если бы это было не так.

Воскресенье было одним из его несчастных дней.

Доктор Бруно хотел оказать ему помощь, но мысль о том, что ему пустят кровь, приводила Байрона, как многих, в неописуемый ужас. Перепуганный Бруно заламывал руки, потом поставил ему пиявки к вискам, а затем не мог остановить кровотечение. Тита и Флетчер бросились в госпиталь за доктором Миллингеном, немцем на греческой службе. Тому удалось остановить кровь, однако довольно болезненно. Байрон, еще не совсем придя в себя, пробормотал:

— На этом свете все сплошное страдание.

Гамба, Флетчер, Тита и Бруно теряли голову. Все спрашивали себя, что это был за припадок. Падучая или удар? Медики думали, что это нечто вроде падучей, продолжение его болезни в Венеции. Но пока они обсуждали этот вопрос (Байрон только что очнулся), им сообщили, что взбунтовавшиеся сулиоты идут к сералю. Ночью Гамба, Перри, Стэнхоп должны были бежать через затопленные улицы, перепрыгивая с камня на камень. Нужно было привести в боевую готовность артиллерийскую бригаду. Двое пьяных солдат проникли в комнату, где лежал Байрон, ослабевший, в полусознательном состоянии. «Он не понимал, что они говорят, был один и совершенно беспомощен. Пронзительные крики Бруно около него вырывались из общего шума. В сырой и еле освещенной комнате Байрон, постепенно приходя в себя, смутно видел зияющую пропасть ужаса и общего замешательства. И все это тонуло в монотонном звучании без умолку стучавшего по крыше дождя».

Следующая неделя была невеселой. Байрон, с тех пор как при нем произнесли слово «падучая», боялся за свой рассудок. Он продолжал испытывать головокружение и неприятное нервное состояние, походившее на страх, хотя знал, что у него нет никаких оснований для тревоги.

— Вы, может быть, думаете, — сказал он Миллингену, — что я беспокоюсь за свою жизнь? Я от всего сердца питаю к ней отвращение и буду благословлять час, когда от неё избавлюсь. О чем мне жалеть? Какую радость может дать мне жизнь? Я в буквальном смысле слова состарившийся юнец. Едва сделавшись взрослым, я достиг вершины славы. Что до наслаждения, то изведал его во всех видах, в которых оно может проявиться. Я путешествовал, удовлетворил свое любопытство, я утратил все иллюзии… Но боюсь двух вещей, и это меня неотвязно преследует. Я вижу себя медленно умирающим на ложе пыток или оканчивающим свои дни, как Свифт, — гримасничающим идиотом! Молю небо, чтобы пришел день, когда я брошусь со шпагой в руке на турецкий отряд, навстречу мгновенной смерти без страданий.

Письмо леди Байрон, пересланное Августой, в котором она подробно писала о его дочери Аде, пришло тотчас же после его припадка. Байрон обрадовался ему. Аннабелла обращалась без дурного чувства и отвечала на все его вопросы. Он спрашивал ее: «Любит ли девочка общество или предпочитает одиночество? Молчалива она или болтушка? Любит ли читать? Пылкий ли у неё характер? Надеюсь, что боги дали ей все, за исключением поэтического дара, — довольно одного полоумного на всю семью». Ответ успокаивал его: Ада была большого роста, крепкая, предпочитала поэзии прозу, у неё была склонность к механике, и любимым её занятием было строить маленькие кораблики. Увидит ли он когда-нибудь этих трех женщин?

«Дорогая моя Августа, — писал он, — вот уж несколько дней, как я получил ваше письмо и записку леди Байрон о здоровье Ады, и я вам очень признателен, потому что это было мне большой поддержкой, а я нуждаюсь в поддержке, так как недавно был болен…»

Через четыре дня после несчастья с Байроном лейтенант Сасс, прекрасный шведский офицер, был убит одним из сулиотов, которому он хотел помешать проникнуть в арсенал. Простое недоразумение между двумя людьми, которые говорили на разных языках, но это вавилонское столпотворение становилось кровавым.

Убийство Сасса сильно подействовало на мужество английских пиротехников. Грязь и нищета Миссолунги, землетрясения и варварские войска чрезмерно тревожили их. Теперь ими овладело паническое настроение, и они просили отправить их обратно в Англию. Байрон попытался успокоить их, но полковник Стэнхоп сказал, «что он не мог бы поручиться за то, что их жизнь находится в безопасности».