Олег Табаков - Мечта о театре. Моя настоящая жизнь. Том 1

В пьесе Розова «С вечера до полудня» мне была поручена довольно интересная роль «всадника», то есть человека бронированно-удачливого, по имени Лева, но в пьесе роль была выписана значительно интереснее, чем вышло потом в моем исполнении.

Можно вспомнить и три роли в так называемой трилогии «Современника» об этапах революционного движения в России: спектаклях «Декабристы», «Народовольцы» и «Большевики». Никаких открытий ни для меня, ни для зрителей эти роли в себе не несли. Был довольно ординарный Кондратий Рылеев, которого я изображал в «Декабристах», Крестьянин в «Народовольцах» и, наконец, Владимир Загорский, секретарь Московского горкома партии в «Большевиках».

С этой «трилогией» связана одна история.

В 1967 году жизнь дала мне невероятный шанс, но я от него отказался вполне сознательно. Дело было так.

Британский кинорежиссер-чех Карел Рейш задумал снимать фильм «Isadora» о знаменитой балерине Айседоре Дункан. На главную роль пригласили Ванессу Редгрейв. И коль скоро актрису взяли из Англии, на роли любовников героини решено было набирать артистов из тех стран, откуда они были родом в действительности. В Россию вербовать рекрутов на роль Есенина была послана жена Рейша – замечательная актриса Бетси Блер, француженка, блистательно сыгравшая в голливудском фильме «Марти» вместе с Эрнестом Боргнайном. Эта женщина вышла на меня каким-то странным образом через маму Миши Козакова, Зою Александровну, или, как мы ее называли, маму Зою, которая меня и порекомендовала.

Для того чтобы дать мне возможность принять участие в этом английском фильме, были предприняты невиданные в Советском Союзе шаги: сценарий «Айседоры», привезенный Бетси Блер, был изъят из ведения Госкино и передан в ведение Министерства культуры, где благодаря расположению «мадам министр» Екатерины Алексеевны Фурцевой и было получено добро на то, чтобы актер театра «Современник» Олег Табаков, человек неполных тридцати двух лет, мог сниматься в роли Сергея Есенина. Был назначен переводчик-редактор этого сценария, Саша Свободин. Все это вместе взятое было беспрецедентно.

Как человек увлекающийся, я тут же стал вовсю размышлять, фантазировать на тему предстоящей работы. Даже придумал три сцены, которых не было в сценарии, позвонил Карелу Рейшу, и он с радостью принял мои идеи. Одна касалась чтения стихов в оригинале, а две другие были довольно забавными. Мне казалось, что я где-то об этих реальных фактах читал или, оттолкнувшись от прочитанного, дальше фантазировал уже сам. Так родилась сцена, действие которой происходит в одном из городов, где чествуют Айседору, а Есенин, ревнуя к ее успеху и комплексуя по поводу незнания иностранных языков, произносит очередной тост так:

– О чем это они там говорят?

– Милый, не обращай внимания, это комплименты в мой адрес.

Проходит время, он опять пьет и спрашивает:

– Ну так что же, б…, они говорят?

На пятый раз Есенин, наконец, не выдерживает, понимая, что в этом утверждении себя инициативу перехватить ему не удастся, встает и запевает:

И люди в ужасе начинают вставать.

Вторая сцена происходит, когда Есенин возвращается из своих дальних путешествий в Россию и привозит несколько чемоданов в Константиново. К нему по одному приходят его земляки, и он всем раздает подарки. Эта сцена явно родилась из моего эмоционального детского опыта, когда я из окна нашей коммуналки выбрасывал вниз, на «драку собак», игрушки и мелкие вещи. Очень похоже.

Рейш был доволен, все шло по любви. У меня уже был на руках контракт. 5 ноября 1967 года я должен был быть в Лондоне на примерке костюмов, головных уборов, обуви, делать грим. Так случилось, что начало съемок совпало с 7 ноября, днем, в который цензура запретила «Современнику» показ премьеры спектакля «Большевики» – нашего подарка партии на ее 50-летие, где я играл одну, отнюдь не главную, роль. Однако интересы «Современника» – за полтора года до ухода Ефремова во МХАТ – оказались для меня приоритетными.

В город Лондон я не полетел и остался в Москве, потому что мне непременно было нужно отстоять перед цензурой нашу премьеру – плечом к плечу с Олегом Николаевичем… Ефремов пошел в горком, я отправился к Екатерине Алексеевне Фурцевой. Женщина-министр согласилась прийти к нам на дневной прогон, устроенный специально для нее, и он ей понравился. Фурцева была человеком удивительной самостоятельности, и, входя в дело, она шла до конца, рискуя всем в ее положении – и креслом, и даже партбилетом.