Жан-Жак Фельштейн - В оркестре Аушвица

«Великий диктатор» вышел на экраны в Париже. Можешь считать упоминание этой картины в моей книге данью чаплинскому гению, но вот что я тебе скажу: режиссеру удалось невозможное — Аденоид Хинкель стал для меня «настоящим», живым человеком, а Гитлер — карикатурой. Я с трудом воспринимал свастику как символ нацизма — у героев фильма на повязках красовались два креста на белом круге. Хинкель источал ненависть и смерть, и его дикие вопли совсем не казались мне смешными. Этот фильм — предтеча реальности! — стал для меня первым документальным представлением о механизмах Катастрофы.

Андре Шварц-Барт [6] Андре Шварц-Барт (1928–2006) — французский писатель, еврей, чьи родные погибли в Аушвице. Он примкнул к Сопротивлению, ушел в партизаны, воевал до конца войны. тогда только что получил в 1959-м Гонкуровскую премию за «Последнего праведника» [7] «Последний праведник» — легенда о тайном праведнике, одном из 36-ти, присутствующих на Земле в каждый момент, не будь их, человечество задохнулось бы от мук. Герои книги — члены семьи Леви. В каждом ее поколении есть такой праведник, последний из них, Эрни, гибнет в газовой камере. В центре романа — увиденная еврейским ребенком картина нарастания антисемитских и нацистских настроений в провинциальном немецком городке, особенно в детской среде и школе. , и директор школы прочел нам последнюю главу книги, ту, где всех убивают в газовой камере, замаскированной под душевую. Всех — мужчин, женщин, детей… Описание смерти в темноте было таким ярким, что у меня снова начались кошмары. Более четкие, клинические, но оттого не менее пугающие.

Один соученик, Дидье, все время твердил о месте под названием Швиц , о нем говорили в его семье. Дидье упоминал Швиц во дворе, за столом, в классе, а мы завороженно внимали. Люди умирали там, претерпев чудовищные пытки, это «там» не находилось ни во времени, ни в пространстве. И все-таки где-то Швиц существовал на самом деле. Дидье, безусловно, знал , о чем говорил: Швиц, который он описывал, был правдоподобнее пещеры Али-Бабы, страшнее Питчипоя [8] Pitchi-Poï — Питчипой. На идиш — затерянная дыра, совсем маленькая деревушка в несколько домов, настолько бедная, что в ней нет раввина и ни одна сваха не пожелала бы попасть туда. С начала Второй мировой войны и Холокоста использовалось евреями Франции и других стран (не без доли черного юмора) для обозначения неизвестного, таинственного и страшного места назначения конвоев с депортированными, там, где-то очень далеко, «на востоке». Этот неологизм встречается в рассказах детей, которые были интернированы: «Только позже я узнал, что он вернулся из этого места, которое мы называли Pitchipoï , и чье настоящее имя было Освенцим-Биркенау» (Жан-Клод Московичи (род. в 1936 г. в Париже) — французский педиатр-еврей, ребенком переживший Холокост, автор автобиографического рассказа «Путешествие в Питчипой».) и логова циклопа Полифема из «Одиссеи», но дело было не в таланте рассказчика, а в том, как откликалась на слова моя душа, почти соблазненная и одновременно обескураженная подобными ужасами.

Я не стал расспрашивать отца — дождался свидания с тобой в Кёльне и завел разговор о Швице. Твой друг-бельгиец сразу сделал выразительный жест — чиркнул ногтем большого пальца по шее и гадко цыкнул, ты воскликнула: «Молчи!» — озвучив его.

Обрывочные объяснения склеились друг с другом в произвольном порядке: Лидия — депортация — Швиц , — и я смог вычленить одну деталь. Ты кое-что передала мне, и я стал смертником с отсроченным исполнением казни. То есть евреем.

Теперь я могу признаться: очень долго это было для меня опасной обузой, тем, что следовало скрывать. По возможности. Помню, как группа ребятишек пыталась силой затащить меня в один из кёльнских соборов, а я не знал, должен ли «признаться», почему мне там не место… Сам того не понимая, я примерял рубище еврея из гетто, который, выйдя за его стены, терпит оскорбления и горбится под ударами толпы.

Мне предстояло разобраться в противоречивых, тревожащих душу фактах и понять, когда История мира и наша история вошли в противоречие. Случилось это, конечно же, в Германии.

Мне и сегодня непонятно твое упорное желание вернуться в эту страну. Тебе там было не место. Да, мы часто проводили в Германии отпуск, но поселиться навсегда… Ты трудилась, как каторжная, чтобы удержать на плаву салон Paris-Beauté , бросая вызов почтенному городу Кёльну. Шло время, и я все яснее различал в твоем немецком французский акцент. Общаясь с клиентками, ты то и дело восклицала «Да ну?» и «Нет!». Не знаю, делала ты это намеренно, чтобы подтвердить «франузскость» своего заведения, или устанавливала дистанцию между собой и дамочками в креслах.