Клаус Кеннет - 2 миллиона километров до любви

Моя мать Ханзи Майер-Хоффман была актрисой и оперной звездой, очень популярной в Германии в 1930-х – начале 1940-х

Мой отец Ойген Майер-Цанетти – дирижер симфонического оркестра

Проезжая по территории нынешней Чехии, они не могли не заметить, что в сердцах людей, живших на оккупированных немцами землях, поселилось стойкое отвращение к нацистской Германии. Война не оставила здесь камня на камне. Города и села были разбомблены и сожжены. Тела убитых немецких солдат висели на фонарных столбах. Родители были в ужасе, но им ничего не оставалось, как продолжать двигаться дальше, надеясь спастись от стремительно наступавшей с востока Красной армии. В этот момент я и собрался явиться на свет…

Родителям пришлось сделать остановку в пути. Схватки становились все интенсивнее, и матери надо было найти тихое убежище. Отец нашел где-то акушерку, но она явилась к роженице абсолютно пьяной, так что отцу пришлось фактически самому принимать роды. Вместо кроватки меня поместили в деревянную кормушку в конюшне. Впрочем, мое пребывание «в яслях» длилось недолго — неприятель приближался. Родителям, теперь уже обремененным тремя отпрысками, удалось пристроиться в вагон товарного поезда, шедшего на юго-запад.

Это путешествие закончилось внезапно. Однажды утром в вагоне раздался грубый окрик: «На выход!» Беженцы проснулись и в страхе стали жаться друг к другу. Не успели они подняться, как раздалась автоматная очередь. Мои отец и мать не могли по голосу определить, какой национальности был тот, кто попытался расстрелять безоружных людей. Нашу семью спасло от неминуемой гибели появление американского военного, вовремя вмешавшегося и прекратившего перестрелку. Я узнал об этом первом в моей жизни чудесном спасении гораздо позже — отец рассказал мне о нем лишь сорок лет спустя.

Вскоре меня ждало еще одно испытание. Это произошло где-то на дорогах Южной Германии. Мы голодали. Мне грозила голодная смерть. В отчаянии мать пошла по больницам, выпрашивая хоть какие-нибудь продукты. Она пыталась разжалобить врачей и медсестер, показывая им умирающего младенца. Но те оставались холодны.

— Вам сильно повезет, если он проживет хотя бы пару дней, — прямо говорили ей они. — Он не жилец. А у нас нет излишков, чтобы с вами поделиться.

Но тут меня снова спасли американцы. Солдаты принесли матери две банки сухого молока и еще какую-то еду, которая позволила всем нам продержаться. Так снова было явлено знамение Божьей любви: Господь простер свою руку и защитил младенца Клауса, не дав ему погибнуть.

Однако впереди ждали новые тревоги. Когда мы въехали в город Аугсбург, нас остановил патруль. Мою мать, молодую привлекательную женщину, солдаты выволокли из повозки, где сидели все мы, и потащили в дом начальника станции. Через некоторое время она вернулась — бледная, с перекошенным лицом, в разорванной одежде. Незадолго до своей смерти она со слезами на глазах рассказала мне, что ей пришлось пережить там и на что пойти, чтобы остаться в живых.

И вот наконец путешествие окончилось. Мы обосновались в городке Биберах. Условия там были ужасные, еды катастрофически не хватало. Но несмотря на голод, я вырос и окреп. И тут выяснилось, что недостаток продуктов является куда менее трагичным фактом, чем недостаток любви.

Не только нужда, лишения и невзгоды, но и более глубокие внутренние обстоятельства, связанные с прошлым, сделали мою мать неспособной дарить своим детям настоящую материнскую любовь. Отец был в этом смысле не лучше. Он был обаятельным, но слабым и бесхарактерным человеком. Ему только и хватило духу, что провезти семейство через тяжкие испытания после бегства из Берлина. Но долго жить в нищете он не мог. Он нас бросил вскоре после того, как мы осели на новом месте. Получилось, что в детстве я так и не узнал ни отцовской заботы, ни отцовской защиты.

Отца возмущало то, что ему приходится влачить столь жалкое существование. Он был уверен, что достоин большего. Понятное дело: неприятно питаться одними картофельными очистками. А очень часто у нас на столе ничего, кроме них, и не было. Даже когда быт немного наладился, с продуктами было туго. Мама варила похлебку из сухих хлебных корок, которые ей отдавали сердобольные соседи. Но отец с возмущением выливал свою порцию варева прямо в окно. Он вел себя грубо и бессердечно. Наверное, даже и хорошо, что я недолго жил с ним бок о бок.