Нина Аносова - Пока еще ярок свет… О моей жизни и утраченной родине [litres]

Позже, когда мы начали больше понимать, мы спросили маму, почему она обманула папу, сказав ему, что инициатива исходила от нас. Она ответила, что папа всегда слишком много требовал от жизни. Невозможно ждать от детей, чтобы они различали такие тонкости, и было бы неправильно продолжать огорчать его, называя дядей Сашей.

Я отчетливо помню прогулку в зоопарк. Там недавно родились очаровательные медвежата, и нам обещали показать их. Это первое мое воспоминание не только о событиях, но и о впечатлениях и связанных с ними эмоциях.

Мы пошли в зоопарк всей семьей. Была хорошая погода, воскресенье, везде было празднично и многолюдно. Я снова вижу желтый песок аллей, газоны и бассейны из искусственных камней для водных животных.

Вдруг в одном из этих бассейнов я заметила нечто невообразимое. Оно было большое, с блестящей черной спиной, которая заканчивалась огромной мордой с выступающими ноздрями, придающими ей квадратную форму. Когда эта немыслимая пасть открылась в чудовищном зевке – о, ужас! – внутри она оказалась бледно-розовой. Я поняла, что эта гора плоти была живым существом, наполовину погруженным в воду. Оно было живым, оно зевало, значит, оно могло страдать. Как, должно быть, ужасно, быть настолько огромным и уродливым. Помню, как я подумала, что такой урод не может быть любимым кем-либо, и мучительное сострадание охватило меня. Окаменев, я долго стояла на краю бассейна, пока не заметила возле себя сторожа. Мне не понравилось, как властно он взял меня за руку, и я расплакалась. Сторож отвел меня к родителям, которые искали меня повсюду.

Когда меня спрашивали, что мне показалось самым интересным в зоопарке, я всегда отвечала: бегемот. У нас считалось, что это ненормально. Хрупкая девочка из хорошей семьи должна была любить маленьких животных, забавных и милых. Что симпатичного можно найти в гиппопотаме? Я не могла объяснить, что, напротив, он показался мне очень некрасивым, очень несчастным и мне его жалко. Это мучительное чувство жалости впоследствии я испытала при многих обстоятельствах своей жизни. Я даже физически заболевала. Какие глупости, какие промахи совершала я из-за этой болезненной жалости, которая заставляла меня терять контроль над собой и бросаться, подобно Дон Кихоту, часто бесполезным и всегда смешным защитником на ветряные мельницы воображаемых невзгод.

Когда в ноябре 1907 года родилась моя сестра Наташа, бабушка просто сияла от счастья. Помню, как она пришла утром, взяла меня из постели и отнесла в свою комнату, где стояла детская кроватка. Она сказала мне: «Вот твоя сестра, твоя новая маленькая сестренка. Не правда ли, ты рада, что у тебя есть маленькая сестренка? Посмотри, какая она милая».

Это было так неожиданно, и я все еще была в полудреме. Почему бабушка несла меня на руках, а не одела, как делала это каждый день? Я не знала, лежало там живое существо или кукла. У нее были блестящие широко раскрытые глаза, как большие черные пуговицы. Я протянула вперед палец, чтобы потрогать и убедиться, что они принадлежали живому существу. Бабушка вовремя остановила меня. Об этом случае в семье говорили, что я хотела проткнуть глаза своей маленькой сестре. Это было не так, у меня не было намерения причинить ей боль. Но легенда осталась, и Наташа упрекала меня, даже когда мы выросли.

Бабушка обожала Наташу, она называла ее «мой маленький ангел». У нее было четверо детей и четверо внуков, но ни один ребенок в мире не был для нее столь прекрасным, как Наташа.

Я спрашивала себя, почему бабушка любила Наташу больше меня и прощала ей все капризы. Я находила для этого несколько причин: она была красива, у нее были вьющиеся волосы, бабушка очень любила папу и не любила моего родного отца. Я не понимала, почему Наташу находили такой замечательной девочкой. На самом деле она была очаровательна, потому что в ней была безграничная жизненная сила. Она злилась, плакала и успокаивалась быстро и спонтанно, как ребенок, который чувствует себя любимым. Несмотря на нашу разницу в возрасте, у нее было больше умения держаться, чем у меня, и тысячи женских уловок, чтобы понравиться. Я думаю, совсем маленькой она уже знала, что она красивая и обаятельная, в то время как я была неуклюжей, застенчивой и всегда витала в облаках.

Так как я была маленькая, тощая и часто мерзла, папа назвал меня «воробушек». Когда со мной случалась неприятность, он говорил: «Воробушек мой, почему именно на тебя падают все шишки?»

На фотографиях, где мне шесть или семь лет, тоненькая девочка с большим лбом и двумя длинными косами. В России говорили, что у девушки длинные волосы, если она может сесть на свои косы, держа голову прямо. Я могла сидеть на своих, но вместо легких, волнистых и пепельно-белокурых волос, как у мамы и сестер, мои волосы были жесткие и темные. Я думала, что очень некрасиво иметь прямые волосы.