Наталья Старосельская - Алина Покровская. Дорога цветов

Постепенно игра втягивала Фелисиану настолько, что ни репутация сестры, ни собственная репутация уже не волновали молодую женщину, все больше увлекающуюся «подменой» реальности.

Как томно, горько, но в то же время с внутренним вызовом звучала ее песня: «Любовью я больна, я поцелуя жду…» Фелисиана не скрывала зависти к Флореле, но это чувство было у нее выражено поистине аристократически. А иного у героини Лопе де Вега и быть не могло!..

И это удивительное сочетание дворянской испанской спеси и вполне понятных чувств молодой современной красавицы рождало образ интересный, несмотря на его «однозначность» в пьесе, естественным образом подчиненной аристотелевому правилу героя-носителя одного, определенного качества…

Алине Покровской удалось привнести в роль Фелисианы некие черты, делающие эту испанку далеких веков вполне современной женщиной. Если у Любови Добржанской эта героиня была абсолютно классическим отражением, то Покровская наделила ее долей некоторой бесшабашности, свойственной своему времени. Невозможно определить, в чем конкретно это проявлялось, но ощущалось очень четко, что было естественно: время успело сильно измениться за четыре десятилетия, прошедшие со дня премьеры спектакля…

А через несколько лет Алина Покровская сменила Людмилу Ивановну Касаткину в спектакле «Барабанщица» Афанасия Салынского [8] Спектакль по одноименной пьесе А. Салынского в постановке Центрального академического театра Советской Армии. О подвиге разведчицы Нилы Снижко в годы Великой Отечественной войны. Режиссер – Абрам Окунчиков. – Прим. авт. . Я уже видела не раз этот спектакль с Касаткиной, но в тот день впервые смотрела его «с другой стороны», из-за кулис, и была поражена тем, какая толпа технических работников и не занятых в эпизоде артистов собралась там перед сценой вечеринки, когда героиня танцевала на столе («ножки среди бутылочек») в черном бархатном полукупальнике-полубелье. На божественно-прекрасную фигуру Покровской, на ее пластичность и пение под аккордеон: «Расступитесь, расступитесь, расступитесь – я пройду, всех влюбленных перессорю, всех женатых разведу!..» – сбегались посмотреть все, кто был в этот момент свободен от работы…

Сильно и ярко, в духе романтики поколения, к которому принадлежала, молодая актриса, сыгравшая Нилу Снижко, женщину, полную смятения, резких смен душевного состояния, как писала пресса, «нежную и циничную, открытую и хитрую, растерянную и решительную».

Один за другим выходили к публике спектакли с участием Алины Покровской. Хронологического порядка их я уже и не упомню, да и нужно ли это? Гораздо важнее, что она была разной, всегда оставаясь собой. Тогда, быть может, именно такую индивидуальность не слишком ценили на театре: в 60–70-е годы прошлого столетия увлекались резкостью, остротой, конфликтностью героев, рвущейся наружу. Покровской все это было не свойственно. Леонид Хейфец точно отметил: «Ее мягкая, доброжелательная, очаровательная, женственная природа иногда, как мне казалось, вступала в противоречие с требованиями времени. Время требовало большей угловатости, ожесточенности. Бешенства, если хотите, непредсказуемости. А она была другой. Что это было? Нехватка темперамента? Не думаю. Думаю, это и была ее, и только ее индивидуальность».

Эта индивидуальность сильно, отчетливо проявлялась в каждой роли, даже тогда, когда героини ее были надменны, подобно Фелисиане, или суетливы и по-итальянски громки, как Валерия в спектакле Павла Хомского «Моя профессия – синьор из общества». Темперамента вполне доставало, но и сквозь его проявления пробивались черты личностные – мягкие, теплые, внезапно обнажающие в характере персонажа фундамент личностной индивидуальности. А возможно ли это без человеческого, женского наполнения, той самой внутренней жизни, в которой профессия незримо обогащается собственным содержанием?..

Когда-то, увидев на сцене МХТ «Живой труп» Л.Н. Толстого, Александр Блок написал: «Все актеры, единственные и прекрасные, но актеры. Один Станиславский – опять и актер и человек, чудесное соединение жизни и искусства». А Леонид Хейфец в своей книге «Музыка в лифте» подмечает и подчеркивает то, что, кажется, лежит на поверхности, но далеко не всегда поддается формулировкам: «Я убежден в глубочайшей связи между человеческими свойствами души и тем, как артист играет. Конечно, эта связь не прямолинейна, конечно, она преломляется причудливо и таинственно…»