Франц Запп - Сталинградский пленник 1943–1946

Когда русские танки прорвались как раз на этом участке, мы получили непонятный приказ Гитлера: пробиваться не на запад, где могли бы иметь некоторое преимущество, а отступать на восток и «окопаться» в Сталинграде. Кроме того, мы должны были взорвать наши тяжелые орудия, потому что у нас не было больше для них боеприпасов, а также — наши продовольственные склады, хотя каждый понимал, что в ближайшее время никакого продовольствия мы не получим. Для автотранспорта не хватало горюче-смазочных материалов, а лошадей еще раньше отправили на зимовку на Украину. Нас обещали вывести из окружения, уверяли, что до этого будут снабжать по воздуху. Но ничего не вышло. Вскоре начался настоящий голод. Русские очень быстро смогли переместить всю свою артиллерию на восток и разгромить пытавшиеся вызволить нас войска, так как русские точно знали, что мы беззащитны.

22 ноября 1942 года Верховный главнокомандующий Гитлер дал своим «непобедимым» остаткам 6-й армии «почетный» шанс умереть героической смертью за великую Германию. Это означало, что мы, плоховооруженные солдаты, должны были подставить себя под шквал огня, чтобы не попасть в плен под власть «нелюдей». Это был безумный приказ Гитлера, обрекающий на самоубийство более сотни тысяч психически надломленных и физически истощенных людей. Сколько было отчаявшихся и действительно покончивших жизнь самоубийством солдат и офицеров, трудно установить. Ну а те, что остались в живых, были ли они действительно предателями, которым грозил трибунал по возвращении на родину?

Постоянный голод и болезни все больше и больше ослабляли солдат сначала в котле, потом в плену, а голодная смерть избавляла их от мук. Только немногие остались в живых.

Темной ночью 20 января 1943 года остатки роты связи 44-й пехотной дивизии укрылись в центре Сталинграда в подвале огромного здания НКВД. Мы слышали только отдельные выстрелы пушек и видели сквозь дым неясные вспышки огня. До этого мы взорвали нашу радиоаппаратуру вместе с автобусом связи «мерседес». Все понимали, что для нас скоро наступит конец битвы, речь шла только о том, переживем ли мы его, а если да, то как. Давно были поделены последние консервы из запасов нашей кухни. Каждый получил по 2 кг консервов, но было непонятно, что в какой банке находится. Я получил банку с жиром и банку со шпинатом. Хлеба давно уже не было, как впрочем и регулярного снабжения вообще. Я растянул свой запас на несколько дней и ел его, конечно, холодным, так как теплый жир я не смог бы перенести в таком количестве. Наш санитар раздал остатки медицинских материалов. Я наполнил свой пустой мешочек для хлеба различными перевязочными пакетами, повязками, салфетками, бинтами. Он дал мне довольно большой прозрачный пластиковый тюбик со светло-желтым содержимым, с надписью по-русски, которую мы не смогли прочитать. Я открыл его и попробовал содержимое, выдавив каплю на ладонь. Это был какой-то крем, пахнущий лимоном и ланолином. Я нашел ему хорошее применение, так как пальцы ног у меня были сильно обморожены. Санитар сумел лишь вскрыть маленькими ножницами волдыри вокруг каждого пальца и удалить кожу вместе с ногтями. Естественно, мне хотелось получить как можно больше перевязочного материала, для перевязки оголенных до мяса, мокнущих пальцев. Тюбик со странным жирным содержимым пришелся очень кстати. У него была завинчивающаяся пробка, и я выдавливал содержимое на чистую повязку, чтобы она не слишком Присыхала. Надеть сапоги было невозможно. Я набрал побольше тряпок, которыми для тепла обворачивал ноги. Сверху накладывал на каждую ногу немецкий, а затем английский упаковочные пакеты и все это связывал шнурами. Стоял мороз, под ногами сухо скрипел снег, температура доходила до 30° ниже нуля. Но мои ноги были тепло упакованы, и через 6 недель пальцы излечились. Только по медленно отрастающим ногтям можно было определить, что они раньше сильно пострадали. Позднее один товарищ, который мог читать по-русски, сказал, что в тюбике, согласно надписи, была русская помада для волос. Не знаю, так это или нет, но ногам крем очень хорошо помог.

И так мы, человек двадцать выживших связистов, расположились в казавшемся нам теплым подвале здания, от которого остались лишь руины высотой в два-три метра. Вниз мы спустились по уцелевшей широкой лестнице; щели в кирпичной кладке свода, откуда высыпался цемент, позволяли видеть, что делается снаружи. В подвале было много помещений, но без электрического света. Когда рассвело и через подвальные окна без стекол пробился дневной свет, мы смогли понять, что находимся в подземных помещениях очень большого здания. Вокруг громоздились груды обломков, было холодно, как и во всяком подвале, но не так, как снаружи. С наступлением дня усилился грохот орудий, рокот пулеметов и резкие щелчки винтовочных выстрелов. Мы, остатки роты, примерно два десятка сильно истощенных, совершенно апатичных, в большинстве своем раненых и тяжело обмороженных, изголодавшихся людей сидели и лежали среди развалин в ожидании своего конца.