Михаил Талалай - Княжна Голицына – принцесса моды

Следующий ортопед отправил меня на другой конец Рима на терапевтические процедуры, но я по-прежнему не чувствовала никакого облегчения. В конце концов, потеряв терпение и, подозревая ошибку в диагнозе, я попросила врача сделать мне рентгеновские снимки. И действительно, выяснилось, что у меня сломана лобковая кость. К счастью, перелом не дал осколков и кость срасталась сама собой. Я не стала предпринимать ничего дополнительно, уехала в Нью-Йорк и потихоньку начала привыкать ходить с тростью. Слава Богу, потом я полностью поправилась.

Как назвать все это? Стоицизмом? Но сколько уже раз я мужественно реагировала на неприятные события и боль. Может быть, объяснение заключается в моих корнях, в том, что я русская, и в особом характере этого народа, хорошо выраженном в словах французского академика Андре Зигфрида, которые Альфредо Пьерони приводит в книге «Русские, душа и история народа»: «Одна из самых азиатских черт русского человека – это его великое терпение, его сопротивляемость, способность выносить боль. Он умеет страдать и не удивляется тому, что жизнь трудна, а временами жестока. Это его качество вытекает из многовековой привычки сталкиваться с тяжелыми испытаниями, связанными с ненастьями, вторжениями, традициями жестокости в истории этой части мира. Все эти испытания представляются в итоге как естественное явление, поскольку они стали постоянными, русский воспринимает их с чувством реализма, не протестуя, как воспринимаются проявления силы и диктат государства. Возможно, русские люди обо всем этом думают, но подчиняются и склоняют голову, как перед силами природы. Таково значение слова “ничего”, производного от существительного “никто”, что означает “неважно”, “нихиль”. Они повторяют: “Ничего, ничего – это неважно”, а в глубине души говорят себе, что, несмотря ни на что, они выживут».

Итак, с больной ногой я уехала в Нью-Йорк. Только в предпоследний день перед отъездом я пригласила Джона Фэйрчайлда, поскольку не хотела, чтобы меня захватили все эти светские дела, завтраки, обеды и ужины. Когда мы, наконец, встретились, он спросил, какие новости я могу сообщить о Симонетте. Я ответила, что после 20 лет взаимного молчания мы снова стали подругами. «Как так?», – спросил Джон. «Из-за России», – ответила я. Бабушка Симонетты была русской, и, возможно, по этой причине она полагала, что двери этой страны распахнутся перед ней…

Во время пребывания в Нью-Йорке Жаклин Кеннеди пригласила меня зайти на чашку чая. В 1978 году Джеки, в качестве ассоциированного члена, вступила в редакцию издательского дома «Даблдей букс», куда ее позвал Джон Сарджент, президент совета администрации. С 1982 года у нее уже было право выбирать и предлагать, коммерчески выгодные книги, среди них были, например, воспоминания Майкла Джексона. Я заметила, что она очень похудела. Мы долго говорили о возможной публикации моей книги, она первой подала мне эту мысль. Джеки объяснила, что ее издательство мало пригодно для печатания моей биографии, и что передо мной в очереди стояли бы еще 200 контрактов. Я заметила: «Итак, пока книга выйдет, я успею умереть и меня похоронят…»

Джеки, однако, дала мне несколько советов в этом отношении. Потом представила своего спутника Мориса Темпельмана, человека умного и хорошо ее защищавшего. Он ее обожал и сумел увеличить в десятки раз то, что она унаследовала от Онассиса и Кеннеди. Жаклин очень его любила. Теперь она почти не выходила из дома – раз или два за полгода, на благотворительный бал или в связи с мероприятиями, посвященными Джону Кеннеди. Когда я ее увидела, она была одета в черные джинсы и черный свитер. Она лежала на канапе, и время после обеда мы провели, разговаривая и вспоминая. Я не знала, что ей уже плохо, а она ничего об этом не сказала. Я представила ей тогда Пабло, моего косметолога, и позже она не раз его приглашала.

Жаклин ушла из этого мира с исключительным достоинством. Этой женщине не везло. Хорошо, что в конце жизни она встретила человека, который ее очень любил и смог закрыть некрасивую страницу замужества с Онассисом. Онассис был ужасен, когда пил, он становился невыносимо вульгарным. Женясь на Жаклин, он думал больше об устройстве своих дел в США. Для нее же это был переход из одного мира в другой, это было бегством, забытьем. После брака с Онассисом Жаклин очень изменилась, потеряла свою живость. В тот вечер, в последний раз, когда я ее видела, она не хотела, чтобы я уходила, хотела, чтобы я дождалась прихода детей, которые навещали ее каждый день. Она умерла в мае 1994 года от болезни Ходжкина.