Михаил Талалай - Княжна Голицына – принцесса моды

Меня увезли прямо в тюрьму Ребиббия и продержали там неделю. Это было кошмарно. Меня заперли в комнатушку с еще тремя женщинами. После первого дня потрясений и переживаний я начала перебирать в памяти свое прошлое. Чтобы не сойти с ума, я заставила себя сконцентрироваться на своей работе, на прошлых коллекциях и той новой, которая должна быть вскоре представлена. Не имея возможности в камере делать эскизы, я размышляла во время бессонных ночей о тканях, о том, как было бы приятно использовать их в новой манере. Скажем, в геометрических формах, а не в обычных цветочках и лоскутках. Это была бы более четкая Голицына, именно это я и должна показать публике, если меня вовремя выпустят. Я бы вышла отсюда с более ясными идеями и пониманием, что мне надо наверстывать упущенное за минувшие годы. Я вновь думала о своей, ставшей мифом, пижаме-палаццо, о том, каким образом можно было бы превратить ее в новое мое послание, говорившее о преемственности. Из этого могла бы родиться слегка сумасшедшая коллекция, намного менее классическая, чем раньше.

В эти дни заключения я с трудом старалась не потерять контроль над собой. Мне очень помог адвокат Барбьери, который находил возможность посещать меня каждый день. И наоборот, со мной очень плохо обращались надсмотрщицы тюрьмы, они не проявили ко мне даже минимума гуманности, хотя бы в рамках тюремных правил. В момент моего ареста стоял жестокий холод. Мы вошли в небольшую комнату, и женщина начала обыскивать мой чемодан. Она вытащила оттуда все, что там было, медленно, предмет за предметом. Я умирала от холода, а она раздела меня: я осталась голой, с босыми ногами на каменном полу. У меня не попадал зуб на зуб, я ослабела еще и потому, что была голодна, но узнала, что никто не даст мне ничего поесть до трех часов дня. Я попросила, чтобы мне разрешили что-нибудь надеть на себя, поскольку они свернули все мои вещи в большой узел, снабдили его номерком и сунули среди тысяч других. Но никому не было дела до меня. Наконец, мне, как и остальным заключенным, выдали красный шерстяной свитер, но он был мал и короток в рукавах.

Потом мне вручили военные одеяла, очень тяжелые, и я должна была подняться на три этажа выше, волоча их за собой. Страж сопровождал меня, не пытаясь хоть как-то помочь, хотя и останавливал меня каждые две минуты, видя, что я выбиваюсь из сил. В качестве великой уступки мне позволили разместиться в больничном отделении. Охранники утверждали, что там будет лучше, даже несмотря на наркоманов. Это отделение я никогда не забуду, даже сейчас, когда я говорю об этом, меня бьет озноб. Невозможно представить себе все эти вопли, вспышки агрессии с попытками разбить витрины, в которых хранились наркотики.

Мне велели застелить кровать, но одна из женщин поняла, что я не в состоянии надеть пододеяльник, и помогла мне. В первые три дня ничего нельзя было купить. Затем привезли тележку, и тот, у кого были деньги, мог купить булочку. В ином случае можно было остаться голодным, еда была просто несъедобной. Заключенная, что помогла мне застелить постель, предложила чашечку горячего кофе «капуччино», и это спасло мне жизнь – я ничего не ела со вчерашнего вечера. Единственно, что было хорошего – умывальник и туалет рядом с комнатой. Но, чтобы умыться, нужно было выйти на открытое место, где был холодный душ. Я хотела получить хотя бы зубную щетку, но и она появилась только через два дня. Из всего этого периода с удовольствием вспоминаю только Марию, с которой я делила камеру. Она расспрашивала меня обо всех знаменитостях, о которых писали журналы. Она была голландкой и обручена с одним заключенным. В конце концов, Мария решила заказать мне свадебное платье.

Адвокат успокаивал, говорил, что это вопрос нескольких дней, пытался ободрить, но меня пугало и само освобождение: так я боялась фотографов и журналистов. К счастью, Барбьери оказался на высоте, когда пришел за мной. При помощи одной уловки мы смогли избежать встречи с журналистами. Вернувшись домой, я увидела, что весь дом буквально заставлен цветами, завален горами орхидей от незнакомых людей, мне посылали письма, послания, заверения в солидарности. Я оставалась под домашним арестом в течение шести месяцев, и специальный агент все это время ходил беседовать со мной.

К сожалению, подписи на документах, приведшие к новому банкротству, стояли мои, хотя и были подстроены Сильвио. В тот период я чувствовала себя поистине униженной. Если мне нужно было выйти или поехать куда-нибудь, я должна была просить в комиссариате разрешение. Когда мне захотелось поехать на остров Искья, к моей подруге, я была вынуждена поставить свои подписи в полиции, как перед отъездом, так и по приезде. Я чувствовала себя вроде преступницы. Могу, однако, сказать, что после этого опыта я стала работать лучше и горжусь этим. Должна также отметить, что за все хорошие вещи в своей жизни я заплатила сполна. Опыт тюрьмы не был абсолютно негативным, если вспомнить, например, большую сердечность соседок по камере.