Вера Флоренская - Моя жизнь

Но чтобы быть ревизором, надо знать бухгалтерию, а он не знал, что такое «баланс, дебет и кредит». И он сел за книги, начал читать учебник по бухгалтерии. Поэтому, когда он меня с вокзала привез в дом, мы поели, он сказал: «Ложись спать, я буду заниматься». Комната была в огромном доме (бывший дом графа Нессельроде, там сейчас Дом ученых). Она была большая, светлая, с огромными окнами, с очень высоким потолком, с линолеумом на полу, словом, по моим понятиям, роскошная. Правда, у нас потом открылся один недостаток – дом имел «аммосовское отопление» [53] Имеется в виду, что в доме была конвекционная система центрального отопления – аммосовская печь, названная так в честь изобретателя этого устройства Н. А. Аммосова. , то есть стены были полые и в них пропускался горячий воздух. Это отопление не работало, и бывало, когда Леня поздно приходил домой, я сидела одна, в стенах выл ветер и скреблись какие-то животные, и мне было жутковато. Но это были пустяки, и было потом, а в тот момент я лежала на полу, так как в комнате была мебель: один стул и один столик. Но чистота была стерильная. Леня постарался. Всю ночь я видела Леню склоненным над бухгалтерией, а утром он умчался в СНХ. Вид у него был очень юный, и над ним посмеивались. Он отпустил бороду, она у него была густая и рыжая.

Несмотря на свою молодость (22 года) и занятость в университете, Леня завоевал авторитет. Его сделали начальником ревизионного отдела. Тогда он сбрил бороду.

Начался наш саратовский отрезок жизни. Дом Нессельроде – низкий одноэтажный большой угловой особняк. Комнат было много. Они были соединены коридором. Одни комнаты были парадные, например красная гостиная с потолком куполом, разрисованным золотом, остальные были простые, покрашенные масляной краской. Дом этот населен был научными работниками, которые недавно приехали в Саратов из других городов. В каждой комнате по семье. Мебель почти у всех была – табуретки и простые столы. Денег – зарплаты – не хватало, жили скудно. Говорили, что в 1937 году почти всех посадили. Партийцев среди них не было.

Саратов расцветал с каждым месяцем: открывались частные магазины, где товаров было немного, но всегда можно было найти что-нибудь привлекательное. Саратов славился своим Крытым рынком. Теперь он был набит продуктами. Особенно много было рыбы, и цены на нее были доступными. Мы, например, ели осетрину за всяко-просто. Живые сазаны, стерлядь, щука (сомов покупали те, кто имел собак). Копченую корюшку Леня приносил постоянно. СНХ помещался напротив рынка. Поскольку я еще подтемпературивала и доктор сказал, что у плиты мне стоять не надо, то к нам приходила женщина готовить обеды и стирать. Словом, жили обеспеченно. Несмотря на все наши протесты, родители присылали нам деньги. Потом я взбунтовалась, и мы отправили очередную получку обратно, чем обидели родителей. Безработица была безнадежная. Я попыталась ходить в школу учительницей-практиканткой в надежде пролезть на работу. С этим ничего не вышло, и я поступила учиться в университет на промышленное отделение юридического факультета, потом названного экономическим. Леня на этом факультете вел занятия и читал лекции. Он пользовался большой популярностью среди студентов, и я не хотела учиться в качестве «супруги». Поэтому однажды, идя мимо ЗАГСа, я сказала: «Идем разведемся». Он сказал: «Идем». Мы зашли, и я получила обратно свою фамилию и стала снова Флоренской уже до конца жизни. Здесь я училась тоже кое-как, так как на нашем семейном фронте происходили разные события. Приехал с семейством Борис (Боб) с женой Эстер и грудным ребенком Аней. Они въехали к нам в комнату. Аня была больным ребенком, она не усваивала материнское молоко, ее тут же рвало. Приходилось часами болтать в руках бутыли (1/4 ведра), чтобы сбилось масло, и пахтаньем кормить Аню. Она была невероятно худа и синего цвета, а выросла в такую здоровую женщину. Нужно было найти им комнату. Леня бегал и хлопотал. Эстер стала учиться на медицинском факультете. Мне приходилось сидеть с ребенком, меня просил Яков Львович помочь этой молодой паре, и я не смела ему отказать. Хотя в возрасте у Лени и Боба не было полного года разницы, так повелось в семье, что Боб всегда нуждался в помощи, а Леня всегда должен был всем помогать. Потом приехали родители. Бросили свой Красноярск, в котором прожили более двадцати лет. Оставили свою любимую работу, друзей, прекрасную квартиру. Двинулись за детьми. Они были уверены, что мы так и останемся в Саратове. Начали хлопотать о жилье для них. У Гинцбургов в Саратове был родственник, Вальдман, фотограф. У него еще с дореволюционных времен была большая квартира, где он жил с семьей и помещалась фотография. В одной из комнат провалился потолок. Комната была большая, более двадцати кв. м с большим окном, которое выходило на веранду, и поэтому комната была полутемной. Другого выхода не было: произвели капитальный ремонт. Поселились родители. Благодаря бабушкиному уменью и чистоте комната при электричестве выглядела уютной. Мы с Леней часто говорили, что родители сделали ошибку, гоняясь за детьми, так как мы потом уехали в Москву, они за нами. Яков Львович менял работу, что в его возрасте [было] трудно. С другой стороны, если бы они остались в Красноярске, то в 1937 году Яков Львович погиб бы в тюрьме, как погибли Крутовский и другие видные врачи города.