Леонид Шебаршин - КГБ шутит. Рассказы начальника советской разведки и его сына

Размышления размышлениями, а жизнь продолжалась и требовала движения. «Ничем не оправданное желание жить», – называл это про себя Генерал. Когда-то это звучало шуткой и вызывало у собеседников улыбку.

Хорошее настроение не проходило. На плитке заводил свою уютную песенку чайник, весело завывала отдохнувшая за ночь печка, легко поддавалась бритве седая недельная щетина. Бриться каждый день или через день не было нужды. Первое время, удалившись от шума городского, Генерал старался выглядеть аккуратным и подтянутым. Ему казалось, что именно это означает не опуститься: «Старик немного сдал, но не опустился, всегда выбрит и при галстуке».

Душа требовала праздника. Генерал отодвинул кухонный стол, с усилием поднял металлическую крышку в подпол, осторожно полез по ступенькам в темноту. Над полом осталась только седая голова, затем и она исчезла в темном проеме. Вскоре все повторилось в обратном порядке. На разогретую сковородку шлепнулся кусочек сливочного масла, растекся, зашипел, пошел мелкими пузырьками. Генерал стукнул ножом по зажатому в ладони яйцу, поднес его к сковородке, разломил скорлупу на половинки. Яйцо вытекло аккуратно, кругло засиял желток, запрыгала краями, зафыркала, загустела окружающая его белизна. «Ничто и никогда, ни музыка, ни женщина, ни стихи не волновали меня так, как яичница на завтрак», – посмеивался в молодости Генерал. Бело-желтая глазунья была флагом наступающего хорошего дня.

Земля была припорошена снегом, слишком еще слабым, чтобы закрыть черные бугры, голые ветки, разбросанные у забора поленья. Комочки снега и льдинки похрустывали под ногами, остатки лужи, так и не вытекшие в прокопанную вчера канавку, покрылись прозрачной корочкой. Генерал не удержался, бросил камешек величиной с лесной орех в лужу. Корочка цокнула, и камень ушел в воду. Земля легко поддавалась лопате, чуть слышно хрустела ледком.

Раз и навсегда запретив себе спешить, Старик двигался размеренно, не набирал слишком много на лопату, щадил сердце и поясницу. «Восточная мудрость: в жизни своей человек должен, во-первых, родить сына. Я это сделал, – думал Генерал. – Во-вторых, посадить дерево. Сделал и продолжаю сажать. Вырыть колодец, в-третьих. Вырыл, хотя и не сам, но на свои деньги. (У стены торчала зеленая коробка, закрывавшая устье скважины.) И наконец, написать книгу. Не издать, а написать, вот и вся программа».

Генерал, долго живший на Востоке, не вполне доверял восточным мудростям, переведенным на русский язык. Он знал доподлинно, что в те времена, когда советская власть с удивлением открывала для себя Восток, находчивые журналисты из Москвы и Ленинграда умудрялись создавать не только сборники народных пословиц, поговорок и крылатых слов, а целые национальные эпосы. Восточная мудрость затейливым орнаментом украшала газетные статьи, и никого не интересовали ее истоки. Восток обязан быть слегка загадочным и мудрым. В мысленно процитированной мудрости смущал последний пункт – насчет книги. Он был явно выдуман.

«Какая разница? Праздный ум забавляется всякой ерундой… Стучи в барабан и не бойся! Ржавой лопатою мерзлую землю долби, усталый раб! Вот смысл философии всей!»

Было не скучно. Разогрелось тело, яснее стали видеть глаза.

Жизнь на Земле возможна, Ксю-Ша!

Сразу после обеда Генерал принялся писать, боясь, что уйдет приятное возбуждение, что придется вымучивать фразы, отыскивать нужные слова, а они будут прятаться в закоулках памяти, выталкивая на свет Божий своих замученных, затертых частым употреблением собратьев. Хотелось не просто рассказывать о событиях, но оставить в назидание потомкам и какие-то полезные, не заимствованные даже у умных людей, а свои собственные мысли. «Если у нас нет мыслей, – говаривал в ироническом настроении Старик, – это не значит, что мы глупы. Они нам просто не нужны». Шутка была тяжеловатой, двуединая же задача – четкая мысль и верное слово – оказывалась для писателя, увы, непосильной. Его сдавшая в последние годы, но все еще обширная память вмешивалась в самые вдохновенные минуты, невидимым перстом отчеркивала заимствования, предъявляла первоисточник какой-то ярко сверкнувшей, казалось бы, оригинальной, совершенно собственной мысли. Поначалу Генерал огорчался, досадовал на себя за дерзкое, не подкрепленное умственным ресурсом намерение, вспоминал многочисленные чужие потуги сказать миру новое слово и краснел от невыгодных для себя сравнений. Как всегда, пришли на выручку здравый смысл и обыденная логика.