Леонид Шебаршин - КГБ шутит. Рассказы начальника советской разведки и его сына

Ездить, по московским нормам, было довольно удобно. По кольцу от «Белорусской» до «Краснопресненской», там пересадка на «Баррикадную» и прямо до «Щукинской». Иногда на «Полежаевской», особенно если дело было вскоре после конца рабочего дня, в вагон входили группки оживленных молодых людей, очень прилично, но не вызывающе, даже с оттенком некоей недавней традиционности, одетых, нередко слегка подвыпивших. Наметанный глаз Генерала определял в них коллег, «дальних соседей», то есть офицеров ГРУ, отметивших какое-то приятное событие. В жизни служивых людей таких событий немного, но все они стоят небольшого праздника: повышение в звании или должности, награда, возвращение из командировки, день рождения или рождение ребенка. Набор не обширен, но весом. Старик завидовал этим людям, тайком поглядывал в их сторону, вспоминал, как славно было в свое время оказываться равноправным участником такой компании.

Комитет ушел в прошлое, рассыпался стараниями «реформаторов» на полдюжины самостийных и не очень дружелюбно настроенных друг к другу организаций, но госпиталь каким-то чудесным образом принимал ветеранов старой системы без различия их нынешней принадлежности. Простая человеческая разумность выживала под натиском новых идей и веяний. Кстати, думалось иногда Генералу на неспешной, щедро усыпанной осенним листом дорожке, что с давних пор буйные смены власти, новомодные лозунги и цели, очередные реформаторы, манифесты и программы – политическая жизнь, иными словами, – все это имело лишь отдаленное отношение к настоящей, трудно поддающейся переменам русской жизни. Дальше генеральские мысли приобретали явно крамольный по нынешним временам оттенок. Ему казалось, что скоротечная советская власть (а что такое 70 лет в тысячелетней истории?) внесла было осмысленность в существование нашего Отечества («умом Россию не понять». Пожалуй, мы единственный народ, которому такая самохарактеристика кажется лестной). Было ограничено воровство, произвол стал прерогативой государства, но не его служителей, каждый сверчок знал свой шесток, иностранцев совершенно правильно не подпускали к внутренним делам, общественное положение не передавалось по наследству, каждый одаренный паренек мог стать (а то и становился) Ломоносовым, никто не умирал с голоду, привилегии съеживались до пределов государственной дачи и скромного, по любым меркам, пайка, пресса не мнила себя властью, но решительно вмешивалась в судьбы людей. Такого не мог терпеть ни «цивилизованный» мир, ни вскормленные советской властью «новые русские». Именно они изобрели гнусное словечко «совок», то есть простой русский человек, которого раньше именовали мужиком, а еще раньше – смердом. Новые русские появлялись, как сыпь на больном теле, в разные времена. Повадки их оставались неизменными. Правда, поправлял себя Генерал, никогда раньше среди новых русских не было так много евреев.

В таких или подобных неконструктивных размышлениях незаметно проходил путь от станции «Щукинская» до серого монолита госпиталя. Путь короткий – не больше десяти минут, можно вообще ни о чем не думать. Возможно, и лучше было бы не добавлять к личным горестям беды общенародные, не смешивать вещи совершенно несовместимые, но отучить себя думать Старику пока не удавалось.

В проходной стояли «зеленые» солдаты, настолько молоденькие, что Генерал с трудом сдерживал улыбку, глядя на них. Солдаты, однако, службу знали и, что совершенно удивительно, своим высоким положением не злоупотребляли. Выразив вежливое неодобрение по поводу того, что на пенсионном удостоверении Генерала нет фотокарточки (не предусмотрено), юный страж тем не менее вручал ему потертый серый квадрат – пропуск.

Старательные умненькие ребятишки на службе Отечеству в самом мирном и безопасном месте.

…У самого входа на территорию стадиона «Динамо», Петровского парка, сидит прямо на асфальте нищий. Он ненамного, года на два-три, старше ребят, несущих службу в воротах госпиталя. У нищего правильное русское голубоглазое лицо, немного опухшее то ли от слез, то ли по какой другой причине. На голове неизменная кепка, на плечах куртка. Нищий (зовут его простым русским именем Андрей) никогда и ничего ни у кого не просит. Картонная коробка, однако, полна бумажной мелочи. Андрей не смотрит в ее сторону. Он вообще никуда, кажется, не смотрит – мелькают чужие ноги, хвосты чужих плащей, иногда детское лицо. «Противный все же у тебя характер, Андрей», – говорит нищему женщина из соседней палатки. Андрей только что отпил глоток и с силой швырнул через плечо пластиковую бутылку. Нищий молчит. У него оторвана левая нога по бедро, правая нога – чуть выше колена, нет левой руки.