Павел Фокин: Александр Зиновьев. Прометей отвергнутый

Ещё в середине прошлого века это был довольно плотно заселённый район. Не менее десятка деревень, расположенных друг от друга на расстоянии от одного до четырёх километров: Агибкино, Лихачёво — родина Аполлинарии Васильевны, Тимошино, Костино, Корючево, Афаносово, Баршкадино, Крутцы, Лучкино — здесь Александр учился первые три года, Озерки — ходил сюда в школу в 4-м классе, Княжево. Их тени-призраки настороженно сопровождают нашу экспедицию. «Это — Троицкое. Здесь в Троицкой церкви крестили Александра», — пытается перекричать грохот мотора Алексей Викторович, указывая куда-то в чащу. Где? Где? Кругом только лес. Проехали. Продрались. Начинается обычный бурелом. Под тяжестью вездехода трещат поваленные деревья и сучья, по бортам и крыше стучат ветки. Кажется, это противоборство машины и зарослей никогда не закончится. И тут мы выскакиваем на поляну. Ура! Мы на месте. Двенадцать километров мы ехали почти сорок минут. Поистине — медвежий угол! Так Чухломской край прозвали ещё до революции. Стас говорит, что в один из своих приездов сюда видел медведя. Мне повезло меньше. Я обнаружил только гадюку. Большая, чёрная, она грелась на солнышке. Почуяв незваного гостя, поспешила соскользнуть в траву.

Идём к месту, где рассеян прах Зиновьева. На берёзе всё тот же портрет (в рамке под стеклом, упакованный в целлофан, он надёжно укрыт от непогоды). Небольшая площадка обнесена лёгкой изгородью. В прошлом году здесь установили памятный знак — валун, к которому прикреплена доска из чёрного мрамора: «Александр Александрович Зиновьев мыслитель гражданин 1922–2006». Возложив купленные в Костроме цветы, оставляем Ольгу Мироновну наедине.

Мужчины приготавливают стол. Стас ведёт для меня экскурсию по местности. Ничего — что бы напоминало о бывшем здесь некогда поселении. Стас показывает между стволами деревьев какой-то поросший травой и кустарниками холмик, кочку, где виднеются кирпичные обломки. Уверяет, что это завал печи зиновьевского дома. Наверное, так. Он тут всё облазил.

По рассказу младшего брата Зиновьева — Алексея Александровича, я знаю, что в Пахтино был десяток дворов. Его память сохранила имена соседей: Ефимовы, Шамарановы, Альбовы, Роговы, Селезнёвы. Человек двадцать пять — тридцать, в разное время (рождались, женились, умирали, приезжали, уезжали).

Семья Зиновьевых была самой многочисленной. Её состав тоже был переменным. Александр Яковлевич Зиновьев и Аполлинария Васильевна Смирнова вступили в брак в 1909 году. В 1910-м родился их первенец Михаил. В 1915-м — дочь Прасковья. В 1919-м — Анна. В 1922-м — Александр. В 1924-м — Николай. В 1926-м — Василий. В 1928-м — Алексей. В 1931-м — Владимир. Последней родилась дочь Антонина в 1935-м. Кроме них в доме до своей смерти в 1938-м жила немощная мать Александра Яковлевича — Прасковья Прокопьевна. В 1933-м перебрался в Пахтино доживать свой век отец — Яков Петрович, уже полупарализованный старик, с миром отошедший в вечность в 1936-м.

Сам Александр Яковлевич постоянно не жил с семьёй. Как и большинство мужчин Чухломского края, он был мастеровым и с юности жил между деревней и городом. По бедности почв и ограниченности пахотных угодий земледелие здесь исторически было слабо развито. Для прокорма семей мужчины шли в Кострому, Ярославль, Москву, Питер. Этому способствовало и то, что до отмены крепостного права большинство из них относилось к сословию государственных крестьян (в том числе, как установили специалисты Государственного архива Костромской области, и предки Зиновьева, первые документальные сведения о которых датируются серединой XVIII века). В отличие от помещичьих крестьян, они считались лично свободными, хотя и прикреплёнными к земле. Обладали юридическими правами, имели возможность заключать сделки, вести розничную и оптовую торговлю, открывать производство. После 1861 года они активно включились в жизнь капиталистической России. Чухломские мастера славились своим искусством и добросовестностью. Они знали грамоту, мало пили и умели работать. Их ценили. Многие из них имели хороший достаток, держали артели, владели несколькими домами. У тех же Смирновых, родителей матери, в революцию пропало двести тысяч рублей капитала, дома в Петербурге и в Лихачёво (его конфисковали несколько позже, в годы коллективизации — это был самый большой дом в деревне, почти пятьсот квадратных метров, в нём разместилась потом деревенская больница, прозывавшаяся между людьми «смирновской» аж до середины 1950-х).