Михаил Жаров - Жизнь, театр, кино

Вечно озабоченный, он был либо непоседа и торопыга, либо вдруг мог долго стоять, глядя в одну точку.

- Володя!

Молчание.

- Володя!

- Да, да!.. Ты меня звал?

- Звал, несколько раз, но ты о чем-то мечтаешь?

- О жизни, дружище, о жизни...

Думать о жизни мучительно и озабоченно, вероятно, долго нельзя - он заболел. Его поместили в нервно-психиатрическую лечебницу...

Как-то во время съемок "Белого орла", пока в павильоне снимали Вс. Мейерхольда, В. Качалов, выпив чего-то из фляжки, которая всегда находилась у него в кармане мундира, пригласил меня в буфет.

В ожидании наших съемок, я играл его секретаря, Василий Иванович рассказывал мне множество увлекательных случаев из своей жизни, из жизни старой Москвы и актеров.

Так я узнал, что ему, молодому студенту, который был принят в труппу, - дело происходило, если мне не изменяет память, в Вильне, - антрепренер порекомендовал переменить для сцены фамилию.

"Вам не кажется, что не очень благозвучно для девочек: "Шверубович, Шверубович, бис!" Чувствуете,- нехорошо. Надо переменить".

"Я об этом как-то не задумывался. На какую же?" - смущенно спросил Качалов.

А вот посмотрим, - сказал антрепренер, развертывая свежий номер газеты. - Вот, пожалуйста, умер генерал Василий Иванович Качалов. "Качалов, Качалов, бис!" - прикинул антрепренер. - А?.. Удобно! Ну вот и отлично - один Качалов умер, а другой родился. Согласны?"

- Так я и стал Качаловым... - заключил Василий Иванович. -А то, вот еще с Мишей Климовым... у нас был случай на масленой...

Но в это время я почувствовал, что на меня кто-то пристально смотрит; быстро повернув голову, я увидел, как из темноты коридора, поблескивая очками, на меня глядел Владимир Фогель.

Я вышел:

- Верить ли глазам? Владимир, ты?

- Как видишь.

- Отпустили? Отдохнул, пойдем к нам, - и стал тащить его в буфет.

- Нет, нет! И не кричи, пожалуйста, я гуляю. Соскучился и вот пришел.

Он был возбужден, белая рубашка была расстегнута, тонкая шея и худые, впалые небритые щеки его очень старили. Глаза, обычно мягкие, с грустным юмором, беспокойно бегали.

- Володя, что случилось? - спросил я тревожно, после того как он буквально затиснул меня под лестницу, где лежали ковры и дорожки.

- Нет, ничего не случилось! Я хочу тебе сказать... посоветовать... Чтобы ты не работал... много... Надо чаще отдыхать... Верь мне, а то потом... трудно успокоить инерцию -хочется работать... В больнице не могу отдыхать... Тишина меня угнетает, - говорил он торопливо, заикаясь и очень убежденно припечатывая слова.

- Володя, но ведь это для тебя необходимо. Ты не рассчитал свои силы - устал. Милый, надо отдохнуть!

- Да, да, спасибо. Иди! Тебя зовут на съемку, и я сейчас пойду, прощай.

Мы с ним поцеловались, и он ушел... Навсегда.

Через два дня, 10 июня 1929 года, мы его хоронили.

"Межрабпом-Русь" получил сведения, что приглашенные им в гости американские артисты - популярные звезды мирового экрана - супруги Мэри Пикфорд и Дуглас Фербенкс 21 июля (это было в 1926 году) приезжают в Москву.

Нельзя описать, что творилось у Белорусского вокзала. Возбужденные поклонники "маленькой Мэри" и "Багдадского вора" заполонили всю Тверскую, балконы, окна и даже фонари были утыканы поклонниками Мэри - "мэринами", как их окрестила языкастая Москва.

Я схватил штатив, Ю. Райзман - ящик с кассетами, кто-то -аппарат, и только тогда милиция нас пропустила на перрон как операторов кинохроники.

Поезд остановился, толпа рванулась к вагону, сметая все на своем пути, с дикими криками: "Мэри, Мэри!". Мы еле спасли аппараты.

Автомобиль, в который, с трудом протиснувшись через толпу, уселась Мэри Пикфорд, был немедленно смят - на крыльях и багажнике сидели ребята.

Остановились наши гости в гостинице "Савой".

Москва была в те дни в трауре - в Колонном зале Дома союзов стоял гроб с телом Ф. Э. Дзержинского, и москвичи, длинными шеренгами, с траурными знаменами направлявшиеся в Колонный зал, были возмущены неуместными криками и воем стоявшей перед окнами "Савоя" толпы мальчиков и девочек - "мэринов". Заполнив весь переулок, они истошно и дико орали, требуя к окну то Мэри, то Дугласа, не уважая и не считаясь со скорбью москвичей.

На студии был устроен прием очень скромно, без приглашенных, присутствовали только режиссеры, актеры и руководство "Межрабпома". Прием был, как говорили остряки, "постный", непривычный для избалованных гостей, но гости вели себя очень тактично. Много и роскошно улыбались, показывая белоснежные зубы.