Лев Тихомиров - Тени прошлого. Воспоминания

нибудь Распутину приходила в ярость бешеной тигрицы и не останавливалась ни перед какими скандалами. Ими она терроризировала и своего мужа. На замечания преданных ему людей о неуместности такого распутинского фавора Николай II отвечал сначала: «Ах, оставьте, пожалуйста, мне легче стерпеть двадцать Распутиных, чем ее нервные приладки». Когда ее сестра, Елизавета Федоровна 1, попробовала урезонить Императрицу, та ей устроила такой скандал с самыми непристойными криками, что обе сестры надолго прекратили сношения. Сам Царь, сначала только издали терпевший присутствие Распутина, потом принужден был войти с ним в сношения и до некоторой степени стал подпадать его влиянию. Распутин, грубо безграмотный, обладал, однако, по-видимому, большим умом и, кажется, влиял на Царя, выставляя себя выразителем души русского мужика.

Богданович сначала старался молчать о Распутине, хотя уже по Петербургу ходили о нем всякие сплетни в связи с двором. Он молчал даже наедине со мной. А я скоро получил такую благосклонность генерала, что меня просили заходить «когда угодно», и я действительно, случалось, заходил, когда и никого не было. Но мука, которую испытывал старик при мысли о Распутине, стала наконец невыносима, требовала облегчить сердце. И вот однажды, когда я зашел в неурочное время, Александра Викторовна сказала:

— Евгений Васильевич нездоров, в спальне… Но не уходите. Я спрошу, может быть, он захочет вас видеть.

Старик действительно попросил меня в спальню. Он лежал на кровати, но, когда я вошел, присел на кровати с ногами; он был в халате, а ноги под одеялом. Я присел на стуле около него.

— Ах, как я рад вас видеть. У меня невыносимо тяжело на душе.

— Что такое?

Он заговорил о Распутине, не называя этого ненавистного имени:

— Да как же… Тот, негодяй, дрянной развратник… Ведь что это делается! Подумайте…

Оказалось, что его рану разбередил какой-то дворцовый служитель, зашедший к нему и рассказавший, что у них делается. У Богдановича были знакомые среди дворцовой прислуги. Они заходили поздравить с праздником, получали, конечно, солидные «на чай», любили и поговорить с генералом; он умел привлечь их сердца. На сей раз служитель пришел к генералу просто облегчить душу, спросить, что же это делается и неужто никакого конца не будет. Он говорил о владычестве Гришки и его деяниях в Царском семействе. Это-то и уложило в кровать беднягу Евгения Васильевича.

Он начал рассказывать хриплым, прерывающимся голосом:

44 Змею 2695

— Что делается! Это все мерзкая Анютка (Вырубова) устроила. Гришка у них господин, или что он такое? Она (Царииа)сидит с ним, запершись на ключ. Государь приходит, стучится, она его не пускает… Сидит с Гришкой… Она Царя и ночью к себе не пускает. А Гришка детей укладывает, одеялами закутывает. Что это такое! — Старик упал головой мне на шею, охватил руками. Из его слепых глаз лились слезы, грудь вздрагивала. — Подумайте, ведь это престол, Русский Царь, величие, чистота, святость… И что же делается? Где высота, где величие? Грязь. Гадость, гнусный Гришка царствует…

Эта сцена меня потрясла. Несчастный старик! Погибала его святыня, величие и чистота престола. Его слезы меня мучили. Я никогда в жизни не видал таких горьких слез у такого старика, выдержанного, постоянно владеющего собой. А что было ему сказать? Чем его утешить?

Уж не помню, что я ему говорил. Должно быть, ничего путного. Да и сказать нечего… А он потом, немного успокоившись, воскликнул со злобой:

— О, если бы у меня глаза были! Я бы знал, что мне делать!..

Мне кажется, у него была мысль, что Гришку следовало бы

просто убить. Это мне потом подтвердили слова, раз вырвавшиеся у Александры Викторовны.

Что делать? Как вырвать Царскую семью из позора? Эта мысль стала постоянно занимать Евгения Васильевича, и в частностях он даже кое-что пытался делать. Конечно, он говорил обэтом со своими друзьями — Дедюлиным, а в Ялте с Думбадзе: это видно по их действиям. Но скажу лишь о том, что знаю непосредственно.

Тогда Столыпин понемножку начал «вывозить Царя», как выражались остряки. Долго после революции Царская семья никуда не выезжала, и народ отвыкал видеть своего монарха. Потом стали выезжать. Было назначено посещение Москвы. А Распутин уже так приклеился к Царской семье и начал так афишировать свою близость к ней, что, по общим слухам, готовился тоже ехать в Москву. По сведениям Богдановича, так действительно и предполагалось. И вот он однажды сказал мне: «Выслушайте это письмо, которое сегодня поедет в шхеры». (Царская семья пребывала в шхерах.)